Поучительные истории из жизни христианских святых, библейских пророков, исторических персонажей и просто добродетельных людей были рассказаны для детей русским писателем И. И. Горбуновым-Посадовым на основе повествований из «Древнего патерика», «Пролога», «Цветника» и других изданий.

И. И. Горбунов-Посадов был известным в России начала XX века писателем и издателем, — представителем традиционного направления русской словесности, основывающегося на нравоучительности художественного слова, призванного, прежде всего, способствовать воспитанию души читателя на примерах добродетельной христианской жизни.

Поучительные истории, включённые в сборник, на занимательных и запоминающихся примерах рассказывают о чудесном устройстве окружающего мира, проникнутого Божественной мудростью и красотой. Они учат юного читателя размышлять о нравственных качествах своей души, анализировать и оценивать ситуации и поступки людей, основываясь на православных духовных ценностях.

В сборник включена небольшая повесть о юных христианках, передающая атмосферу Древней Руси, характер и христианские, в своей основе, качества души русского народа накануне Крещения, которые и подвигли Русь к принятию Православия.

Выразим надежду, что нынешнее поколение юных читателей сможет извлечь для себя из рассказанных историй необходимые нравственные уроки и, тем самым, получит пользу для ума и души.

От редакции

ЧУДО ДЛЯ ЦАРЯ СОЛОМОНА

Однажды Соломон, будучи ещё юношей, сидел, глубоко задумавшись, под пальмами в садах своего отца. К нему подошёл Нафан, его учитель, и спросил:

— О чём ты так задумался?

Юноша поднял голову и ответил:

— Мне хотелось бы увидеть чудо, Нафан!

Учитель Нафан улыбнулся и сказал:

— Когда я был в твоих годах, я желал того же самого.

— И что же, исполнилось твоё желание? — поспешно спросил царский сын.

— Один человек Божий, — продолжил Нафан, — подошёл ко мне, держа в руке гранатовую косточку. «Посмотри, — сказал он, — что выйдет из этой косточки!» Затем он сделал ямку в земле, положил в неё косточку и прикрыл её землёй. Когда он отнял руку, земля приподнялась, дала трещину, и я увидел вылезающие два листика. Но не успел я рассмотреть их, как они сложились и образовали круглый ствол, и на моих глазах ствол делался всё толще и выше. Человек Божий говорил мне: «Смотри!» И пока я смотрел, из ствола появилось семь ветвей, подобно семисвечнику пред алтарём. Я выразил удивление, но человек Божий знаком приказал мне молчать и предупредил: «Смотри, скоро начнётся новое творение!» Затем из протекающего ручья он зачерпнул горсть воды и трижды окропил ветви, и вот все ветви покрылись зелёными листьями, так что мы очутились в прохладной тени и нас обдувал приятный аромат. «Откуда такой аромат?» — спросил я. «Разве ты не видишь, — сказал человек Божий, — пурпурные цветки, вот они произрастают из зелёных листьев и висят пучками?» Я хотел что-то сказать, но пролетел лёгкий ветерок и развеял вокруг нас лепестки цветов. Не успели они упасть на землю, как между листьями уже появились красные плоды — гранаты. Тогда человек Божий отошёл, оставив меня в полном изумлении.

Тут Нафан смолк. Соломон же поспешно спросил:

— Как зовут этого человека Божьего? Жив ли он ещё?

Нафан, сказал:

— Сын Давида, я рассказал тебе сон.

Услыхав это, Соломон огорчился и произнес:

К чему ты смущаешь меня?

Нафан же продолжил:

— Я тебя не смущал, сын Давида. В саду твоего отца ты можешь увидеть в действительности всё, о чём я тебе рассказал. Не то ли самое происходит весной с каждым гранатным деревом, впрочем, как и со всяким другим?

— Да, —- заметил, подумав, Соломон, — но это совершается незаметно и долго.

Учитель Нафан ответил ему так:

— Разве потому, что оно совершается в тишине и незаметно, оно менее чудесно? Я думаю, что вследствие этого оно ещё божественнее. Познай дела Творения, совершаемые в природе! — продолжал учитель. — Тогда ты скорее уразумеешь Высшее и не будешь жаждать чудес человеческих рук.

ГОРА ЛИВАН

Симеон, учитель Израиля, вёл жизнь, праведную пред Богом, так что во всей стране говорили: «Праведен, как Симеон».

Но ещё больше люди восхваляли смирение его сердца: ибо душа его была, как душа ребёнка, полная невинности и кротости.

Однажды, когда ученики хвалили Симеона за святость и безупречность его жизни, он, слушая такие речи, вознегодовал в душе своей и сказал:

— Никто не благ, кроме Единого Бога. Зачем же вы называете меня благим?

Ученики замолчали в удивлении.

Один из них возразил учителю:

— Когда человек всю жизнь был праведен пред Богом, отчего же ему не радоваться тому, что он достиг вершины, пройдя трудный и тернистый путь по крутизне?

Симеон в ответ сказал:

— Послушайте историю из моего детства.

И старец рассказал следующее.

Из дома моего отца виднелась вдали гора Ливан и кедры, растущие на её вершине. Часто мне приходилось слышать, как отец и его друзья говорили между собой о высоте горы и о великолепии кедровых лесов на её вершине. Эти похвалы были мне непонятны. Я взял лист бумаги и нарисовал на нём Ливан и кедры, потом подошёл к отцу и показал ему рисунок:

— Отец, посмотри, я нарисовал гору Ливан и её кедры такими, как я их вижу каждый день из окна нашего дома. Эта гора — просто холм с растущим на нём кустарником. Почему же вы так восхваляете её?

Отец молча улыбнулся и спрятал мой рисунок. Вскоре после этого он сказал мне:

— Возьми свой посох, Симеон, мы пойдём с тобой к Ливану.

Мы отправились в путь. Я думал, что мы за час или два доберёмся до горы, так близко она виднелась. Но шли мы не час и не день, а несколько дней. И чем ближе подходили мы к горе, тем выше она становилась. Наконец на рассвете мы взошли на вершину горы, покрытую туманом. Когда же взошло солнце и туман рассеялся, я смог наконец увидеть кедры, которые поразили моё воображение своей высотой. В трепете стоял я на вершине горы Ливан — удивлялся и ужасался её величием.

Тогда отец вынул мой рисунок и сказал:

— Теперь сравни величие горы с твоим рисунком.

Мне стало стыдно, я покраснел и не смел поднять на отца глаз.

Рассказав эту историю, Симеон смолк. Ученики не прерывали его молчания и стояли, потупив долу свои взоры. С тех пор они более не спрашивали Симеона, почему он не считает себя благим.

СТРАХ БОЖИЙ

Эта история произошла в Древнем Риме. Случилось так, что римская императрица, проезжая в карете по дороге, потеряла ларец со своими драгоценностями. По всей империи было объявлено: кто найдёт и возвратит потерю в течение тридцати дней — получит богатое вознаграждение; если же случится так, что нашедший драгоценности возвратит их после назначенного срока, он будет казнён лютою смертью.

Старец Самуил вскоре нашёл утерянные драгоценности. Но лишь по прошествии тридцати дней он пришёл во дворец, чтобы возвратить императрице её потерю. Его тут же провели к грозной царице.

Она с изумлением посмотрела на старца, принесшего драгоценности после назначенного срока.

— Ты был в отъезде? — спросила она Самуила.

— Нет, я был дома, — ответил он.

— Тогда, быть может, ты не слышал о том, что было объявлено?

— Нет, я слышал об этом, — спокойно произнёс старец Самуил

— Так почему же ты пришёл возвратить драгоценности после назначенного срока? Ведь теперь ты подлежишь смертной казни.

— Я лишь хотел показать тебе, — сказал Самуил, — что возвращаю твою потерю вовсе не из страха перед твоим наказанием, а из страха пред Богом.

Услыхав такой ответ, императрица устыдилась своей самонадеянности, отменила неправедный приказ и с миром отпустила богобоязненного старца.

МИРОЛЮБИЕ

В одной обители подвизались два благочестивых старца, которые мирно жили вдвоём в одной келье. Никогда между ними не возникало ни малейшего недовольства.

Однажды один старец обратился к другому с такими словами:

— Я давно хочу понять, как это люди ссорятся друг с другом. Давай попробуем хоть раз поссориться!

Другой отвечал:

— Я вовсе не знаю, с чего может начаться ссора.

Тогда первый старец предложил:

— Давай, я поставлю посреди нас глиняную посуду и скажу: «Она моя», а ты мне возразишь: «Она не твоя, а моя». Из этого начнётся спор, а из спора родится ссора.

Сговорились они так поступить и поставили посуду между собой.

Один из них сказал:

— Она моя.

Второй, как, договорились, ответил:

— А я так: полагаю, что она моя.

Первый опять сказал:

— Не твоя она, а моя.

Тогда второй подумал и не нашёл ничего кроме как - сказать

— А если она твоя, то и возьми её.

Так и не смогли они достичь того, чтобы поссориться.

ИСТОЧНИК ИСЦЕЛЕНИЯ

В Дамаске, в земле Арамской, жил человек по имени Варух. Он славился во всей стране своим богатством, так что люди говорили: «Справедливо называют его Варухом, что значит — благословенный».

Варух обладал многими сокровищами, пастбищами, стадами. Жил он в чудном дворце, пол которого из блестящего мрамора, а стены отделаны золотом. Кажется, не было конца богатству Варуха. К тому Бог благословил его благородной женой и семью цветущими детьми.

Но — странно! в сердце его не было ни мира, ни радости, потому что ежедневно он искал: как увеличить блеск своего дома и как заменить красивое ещё более прекрасным. Но истинной радости не было, с каждым днём он становился всё более унылым, и даже сон бежал от его глаз.

Стал он размышлять: «На что мне жизнь? Ничего лучше чем то, что я имею от юности моей, я не достигну. Знаю я, что на земле всё тщетно, и всё мне опостылело».

С такими мрачными мыслями бродил Варух и сильно огорчал этим жену и своих домашних. Они стали говорить, что его мучит злой дух.

Чтобы избавиться от мучений, Варух хотел даже покончить свою жизнь. Но вдруг он узнал, что в городе Мемфисе, в стране Мезраим, живёт пророк, получивший мудрость от Бога, и во всех случаях жизни может подать добрый совет. Тогда Варух решил отправиться к пророку, чтобы выслушать его совет. Он призвал своего верного слугу Малха и сказал:

— Снаряди двух верблюдов: на одном поедем мы, а на другого погрузи дары для пророка: золото, серебро, драгоценные камни и самые дорогие пряности.

Малх исполнил всё, что приказал ему его господин.

Варух же, благословив жену и детей, пустился со своим слугой в путь, через горы и пустыню.

Так ехали они по пустыне семь дней, но страны Мезраимской всё не было видно. Они поняли, что сбились с пути, и теперь не знали, в какую сторону им направиться.

Вот уже жажда стала томить и людей и животных. На всём безлюдном пространстве не было ни родничка, ни колодца. По ночам путники собирали осевшую на их плащи росу, чтобы смочить хотя бы губы.

Варух вздыхал и говорил:

— Охотно отдал бы я все сокровища, которые несет верблюд, за один кубок воды, бьющей изобильными ключами в моих садах, а все драгоценные вина моих погребов за ручеек, водою которого мы могли бы напиться.

Так вздыхал Варух, а зной всё увеличивался, жара донимала их, и жажда мучила до полного изнеможения. Они зарезали верблюда, но и в нём не нашли воды, чтобы освежиться.

Тогда Варух сказал Малху:

— Затем ли я взял тебя, дорогой мой слуга и товарищ, чтобы ты умер по моей вине! Дома я мучил всех своим унынием, а теперь, мой верный Малх, в этой пустыне, я являюсь твоим губителем. И всё же ты терпелив, как агнец, с твоих уст не срывается жалоб, и ты не оскорбляешь того, кто за твою верность навлекает на тебя погибель! Ах, Малх, чем возблагодарю я тебя?

Так говорил Варух, а Малх ему отвечал:

— Как же я могу не следовать за тобой, хотя бы это и привело меня к смерти? Если я разделял с тобой счастливые дни, то как же откажусь делить и дурные? Я одинок, о тебе же станут горевать твоя жена и семеро детей. О, если бы Господь взял мою душу, но только спас от бедствий тебя!

Дальше говорить Малх не мог, так как ему стало дурно, и он склонился на землю.

Сердце Варуха разрывалось на части; он пал ниц, горевал, плакал и восклицал:

— Господи, Господи, Боже неба и земли! Уничтожь меня, потому что я недостоин милостей, которые Ты оказываешь мне, ибо грехи тяготят мою душу! Уничтожь меня, как я того достоин по делам моим!

Вдруг издали послышалось журчанье, выходящее как бы из утёса и похожее на журчанье ручья.

Варух приподнял голову и стал прислушиваться. Верблюд тоже поднял голову, поднялся и направился к утёсу. Варух подумал: «Не сотворил ли Господь чуда, не разверз, ли Он утёсы в пустыне для нашего спасения?»

Затем он встал и поспешил за верблюдом.

И вот он увидел, что у подножия утёса протекает ручеёк с обильной прозрачной водой.

Тогда Варух снова пал ниц, заплакал и произнёс:

— Господи, Боже мой, теперь поистине вижу Твоё милосердие, вижу, что Ты творишь чудеса даже недостойным их!

Варух не стал пить из ручья, но поспешил принести чашу, наполнил её и, подойдя к слуге своему Малху, смочил ему виски и губы.

Малх открыл глаза и взглянул на своего господина. Варух же плакал от радости и говорил:

— О, Малх, не слуга, но друг моего сердца! Слава Богу, ты спасён! Смотри, Ангел Господень указал нам родник! Пей и утоли твою жажду. Мы не умрём, мы останемся живы!

Напившись, Малх освежился, и Варух привёл его к родничку. Они вынули привезённые с собой запасы, сели у родника, ели и пили. Затем они напоили своего верблюда и отдохнули душой и телом от всех тревог. Там же они заночевали и оставались до другого дня.

Когда взошло солнце, Малх сказал Варуху, господину своему:

- Вот солнце уже взошло. Прикажешь, я наполню водой меха, и мы продолжим наш путь к пророку, в страну Мезраим; наверное, мы уже недалеко от неё.

Варух улыбнулся, взял своего слугу Малха за руку и сказал:

— Видишь ли, брат мой Малх, Господь научил меня тому, чего я искал. Зачем же нам ехать теперь к пророку, в Мезраим? Утром мы вернёмся обратно домой.

Затем они наполнили меха свежей водой, напоили верблюда, сами напились, благословили источник, спасший их от смерти, и отправились в обратный путь.

Когда они прибыли на родину, в Дамаск, и подошли к дому, то увидели жену Варуха, Тирзу, сидящую у ворот в кругу своих детей. Она обрадовалась, увидав вернувшихся путников.

Варух же, ласкал жену и детей и плакал от радости. Тогда Тирза заговорила:

— Благословен ты, возлюбленный мой Варух, ибо вид твой стал совсем иной и лицо твоё сияет, как лик Ангела. И да будет благословен тот пророк, что водворил мир в твою душу. Назови же мне скорее имя этого человека Божьего, чтобы я могла молиться за него Богу!

Варух, улыбнувшись, рассказал от начала до конца обо всём, что с ними произошло. Затем он сказал:

— Видишь, не человек и не пророк, а Сам Господь просветил меня. В пустыне я научился смирению; в источнике я познал милосердие и великую благость Господа; а в горе и бедствии нашёл человека и друга! И вот я вернулся к вам обновлённый, в душе моей царит мир, который дороже золота и серебра, и который не могло дать мне всё моё богатство.

Так говорил Варух.

С тех пор он стал ласков и дружелюбен со всеми. Он много сделал добра, так что во всей стране не было бедняка, которому бы он не помог.

Бедные, которым он благодетельствовал, говорили о нём:

— Справедливо зовётся он Варухом, потому что благословен Господом.

Через год Варух с женой, детьми и своим другом Малхом отправился к источнику и устроил возле него приют для странствующих в пустыне. Источник он назвал Беор-Рефа, что означает — источник исцеления.

Так этот источник называется и по сие время.

ДВА БРАТА И ЗОЛОТО

В древние времена недалеко от Иерусалима, на горе, жили два родных брата: старший — Афанасий и младший — Иоанн. Все дни братья проводили в трудах, помогая людям. Где были утруждённые работой, больные, вдовы или сироты, туда приходили братья и трудились, не принимая платы.

Так трудились они всю неделю, а в субботу сходились у своего жилища. Лишь воскресный день проводили они дома вместе, молились и, беседовали. Ангел Господень сходил к ним и благословлял их. В понедельник же они расходились, каждый в свою сторону, чтобы в субботу встретиться снова. Так жили братья много лет, и всякую неделю Ангел Господень сходил к ним и благословлял их.

В один из понедельников, когда братья вышли на работу и разошлись уже в разные стороны, Афанасий остановился и оглянулся, чтобы ещё раз посмотреть на любимого брата. Иоанн тоже остановился и, как будто увидав что-то, пристально стал разглядывать. Потом он приблизился к тому, на что смотрел, но вдруг отпрыгнул в сторону и побежал прочь от того места не оглядываясь, как будто лютый зверь гнался за ним.

Афанасий удивился и направился к тому месту, чтобы узнать, чего так испугался его брат. Издали он заметил: что-то блестит на солнце. Когда же подошёл ближе, то увидел: на траве лежит куча золота. Тогда ещё больше удивился Афанасий — и на золото и на поведение брата.

«Чего же он испугался и от чего убежал? — подумал Афанасий.— В золоте греха нет. Грех в человеке. Золотом можно сделать зло, но можно и добро сделать. Сколько сирот и вдов можно прокормить, сколько голых одеть, сколько убогих и больных уврачевать на это золото! Мы теперь служим людям, но служба наша мала, по нашей малой силе, а с этим золотом мы сможем гораздо более послужить людям».

Афанасий хотел высказать свои мысли брату, но Иоанн ушёл уже далеко от этого места и лишь едва виднелся на склоне горы.

Тогда Афанасий снял с себя одежду, нагрёб в неё золота, сколько было в его силах поднять, взвалил на плечо и понёс в город. Пришёл он в гостиницу, оставил золото и вернулся за остальным. Когда же он, наконец, перенёс всё золото, то отправился к купцам, купил земельный участок в городе, купил всё необходимое для строительства, нанял рабочих и стал строить три дома.

Пришлось Афанасию прожить в городе три месяца, и за это время он построил три дома: один дом — приют для вдов и сирот, другой — больница для хворых и убогих, третий дом — для странников и нищих. Нашёл Афанасий трёх благочестивых старцев: одного поставил над приютом, другого — над больницей, а третьего — над странноприимным домом. Осталось у Афанасия ещё три тысячи золотых монет. Тогда он передал по тысяче монет каждому старцу, чтобы те раздавали деньги по мере нужды бедным.

Все три дома скоро наполнились народом, и люди хвалили и благодарили Афанасия за всё, что он для них сделал.

Радовался Афанасий, глядя на это, так что ему не хотелось уходить из города, но по любви к своему брату, которого он давно не видел, Афанасий распрощался с жителями города, не оставил себе ни одной монеты и в той же старой одежде, в какой пришёл, пошёл назад к своему жилищу.

Подходя к своей горе Афанасий думал: «Неправильно рассудил брат, когда убежал прочь от золота. Разве не лучше поступил я?» И только подумал так Афанасий, как вдруг увидел: стоит на его пути тот Ангел, который всякую неделю приходил к ним и благословлял их, и грозно глядит на него. Обомлел Афанасий и только смог вымолвить:

— За что, Господи?

Открыл Ангел уста свои и произнёс: — Ты недостоин жить рядом с братом твоим. Один поступок брата твоего, бежавшего от золота, стоит дороже всех тех дел, что сделал ты на своё золото;

В смущении стал Афанасий говорить о том, сколько бедных и странных он накормил, сколько сирот призрел. Но Ангел сказал ему:

— Лукавый, что положил это золото, чтобы соблазнить тебя, научил тебя и словам твоим.

Тут обличила Афанасия его совесть, и понял он, что не для Бога делал дела свои, а для славы людской. Заплакал он горько и покаялся в грехе. Услышав от него слова покаяния, Ангел отступил с дороги и открыл ему путь к Иоанну, который уже стоял на дороге, ожидая возвращения любимого брата.

С тех пор стали братья жить по-прежнему: не золотом, а трудом своим служа Богу и людям.

АПОСТОЛ ИОАНН И РАЗБОЙНИК

После Воскресения и Вознесения на небо Господа Иисуса Христа ученики Его разошлись по разным землям, чтобы словом и делом проповедовать людям веру во Христа. Любимый ученик Христа, апостол Иоанн, проповедовал в торговых греческих городах.

В одном городе, во время проповеди, увидал он в толпе молодого человека. Юноша слушал, не спуская глаз с говорившего. Апостол Иоанн после проповеди подозвал его к себе и долго говорил с ним. Увидел он, что юноша всей душой готов принять учение Христа, что душа у него горячая, но нет у него твёрдой веры. «Ему нужен надежный друг и советник, — подумал Иоанн, — а то собьётся он с доброго пути, пойдёт за дурными людьми».

Собрался апостол идти дальше на проповедь в другие места и перед уходом привёл юношу к епископу и сказал ему:

— Я ухожу, а ты позаботься о нём: укрепи в нём веру во Христа, охраняй его от всего дурного.

Епископ обещал исполнить всё, взял молодого человека к себе в дом, учил его, и крестил. После этого он перестал заботиться о юноше так, как заботился прежде. «Теперь уж он крещением спасён от всего дурного», — рассуждал епископ.

Но юноша сошёлся с дурными товарищами, стал с ними пьянствовать, распутничать. Порой нападало на него будто раскаяние, но не имел он ещё настоящей веры, чтобы оставить дурную жизнь. А для дурной жизни понадобились и деньги. Стал он их добывать всякой неправдой, а потом и вовсе ушёл из города и стал жить разбоем. Скоро этот юноша прославился своей удалью, и разбойники выбрали его атаманом.

Спустя время вернулся с проповеди из других мест апостол Иоанн, пришёл к епископу и спросил:

— А где пребывает то сокровище, которое ты взял на хранение?

Епископ сначала не понял, о чём спрашивает апостол; он подумал, что Иоанн спрашивает его о деньгах, которые жертвовались на бедных и больных.

— Не о деньгах спрашиваю я тебя, — сказал Иоанн, — а о душе брата. Я оставил у тебя юношу, где он?

— Он умер, — с грустью отвечал епископ.

— Когда умер? Какою смертью умер? — спросил апостол.

— Ослепла его душа, и он стал злодеем, грабителем, душегубцем, — отвечал епископ.

Не ждал апостол такой вести, огорчился до слёз и сказал епископу:

— Горе ему, горе и всем нам! Не был ты для него надёжным другом и наставником, а то бы не ушёл он от тебя; я знаю его молодую, горячую душу. А что сделал ты, чтобы вернуть, спасти его?

Епископ молчал.

Апостол Иоанн сказал - находившимся с ним ученикам:

— Дайте мне скорее коня, покажите дорогу в горы. Ученики стали его отговаривать:

— Не езди, учитель, от разбойников там никому нет ни прохода, ни проезда. Не губи себя, учитель!

Но Иоанн не стал их слушать, взял коня и собрался ехать. Стыдно стало ученикам отпустить его одного — несколько человек вызвалось его проводить. Въехали они в лес, стали подниматься в гору. Подъём был крутой, ехать было трудно. Долго ехали они так. Вот показалось впереди несколько разбойников. Ученики испугались и бросились бежать обратно, а Иоанн слез с лошади и пошёл навстречу разбойникам. Те схватили его, и очень удивились тому, что он не защищается и не просит пощады.

— Ведите меня к вашему атаману, — сказал апостол Иоанн.

Разбойники привели его к атаману. Только взглянул тот на связанного человека, тотчас узнал Иоанна — побледнел, задрожал и бросился бежать. Удивились разбойники, отпустили пленника, а он стал звать атамана:

— Сын мой, остановись, выслушай меня!

Но юноша не оборачивался и уходил всё дальше и дальше в лес. Разбойники понять не могли, чем мог этот слабый безоружный старик так испугать их грозного атамана.

Апостол поспешил вслед за удалявшимся разбойником. От тревоги и усталости у Иоанна стали подкашиваться ноги. Он остановился, собрался с силами и дрожащим голосом воскликнул:

— Пожалей меня, сын мой! дальше не могу идти за тобой, прейди ты ко мне. Зачем боишься меня, зачем перестал верить мне? Я — Иоанн, вспомни, как ты прежде любил и слушал меня!

Разбойник остановился, обернулся к Иоанну и стал его ждать. Иоанн подходил к нему, с трудом передвигая ноги, а тот стоял, ожидая его, и смотрел в землю. Вот подошёл Иоанн, а разбойник всё стоял, опустив голову. Апостол молча положил ему руку на плечо. Задрожал разбойник, выронил из рук оружие и, рыдая, обнял учителя, прижался лицом к его груди.

— Я пришёл за тобой, сын мой, — тихо сказал ему Иоанн. — Пойдём со мной в город к братьям.

— Не пойду, — отвечал юноша, — оставь меня, я пропащий человек. Проклят я и Богом и людьми, некуда мне идти. Жить дальше, как жил, не могу, только и остаётся руки на себя наложить.

— Сын мой, не делай этого, не говори так. Жизнь наша во плоти есть воля Бога, убить свою плоть — значит идти против воли Бога, искушать Его. А помнишь, я тебе рассказывал о разбойнике, покаявшемся на кресте? В последнюю минуту жизни он получил блаженство.

— Люди не простят меня, не поверят, что я покаялся, и не примут меня.

— Не бойся, сын мой, люди простят, если Бог простил; я умолю их не делать тебе никакого вреда, ты снова начнёшь честную, трудовую жизнь и любовью к ним искупишь прежние преступления. Не медли, решайся скорее!

Так уговаривал Иоанн своего прежнего ученика, и поверил разбойник, и смягчилась душа его.

— Пойдём, учитель! — воскликнул он. — С тобою не страшна мне самая лютая казнь. Веди меня, куда хочешь, успокой мою измученную душу!

Опёрся усталый старец на руку молодого разбойника, и пошли они вместе. Возвратившись в город, повёл Иоанн юношу в церковь. Поставил его апостол рядом с собой и обратился к собравшимся в церкви:

— Братья! вот тот, кого вы считали погибшим. Радуйтесь! брат наш вернулся к нам.

Убеждая братию принять покаявшегося брата, апостол Иоанн заключил свою речь словами притчи, сказанной Спасителем: «Приведите откормленного телёнка и заколите; станем есть и веселиться! ибо этот сын мой был мёртв и ожил, пропадал и нашёлся» (Лк 1.5, 23-24).

ЛАЗАРЬ И САДОК

Однажды нищий больной Лазарь лежал у порога богача. Он лежал страдающий и беспомощный, и только собаки из жалости лизали ему раны. Мимо шёл бедняк-подёнщик, по имени Садок. Он увидал страдание Лазаря, и сердце его переполнилось жалостью. Садок воскликнул:

— Я ничего не могу дать тебе, я так же беден, как и ты, и ещё должен кормить кучу детей. Но я здоров. Поэтому позволь мне разделить уход за тобой вместе с животными, что одни только имеют к тебе сострадание, чтобы мне не стыдиться их.

Затем он подал Лазарю руку и сказал:

— Пойдём со мной в мою хижину. Там мы с женой, насколько сможем, будем ухаживать за тобой. Если не хватит у нас хлеба, я стану собирать крохи со стола богачей.

Выслушав его, Лазарь протянул ему руку и проговорил:

— Спасибо тебе, добрый брат! Я охотно последую за тобой!

Они отправились к отдалённой хижине с тростниковой крышей. Анна, жена Садока, встретила и поприветствовала их. Она приготовила в комнатке ложе из листьев и моха, и Садок вместе с Анной ввели туда Лазаря и уложили его. Затем Анна принесла чашку молока и предложила Лазарю испить. Но Лазарь попросил:

— Дай мне воды, потому что я жажду, и внутри у меня всё горит.

Анна поспешила к роднику и принесла свежей воды, а Садок прохлаждал лицо Лазаря, обвевая его зелёной веткой.

Лазарь впал в глубокий сон, во время которого Садок и Анна оберегали его от мух и тихо говорили друг другу:

— Ах, если бы он выздоровел у нас!

Так проспал Лазарь несколько часов. Когда же день начал склоняться к вечеру, он проснулся, поднял глаза и сказал:

— Добрые люди, как вы ухаживаете за мной! Никогда ещё не спал я так сладко, как у вас, в вашей хижине. Мне снилось, что меня оберегают Ангелы. И разве это не правда? Разве добрый, простой и любящий человек не Ангел Божий на земле? Вы доставили мне самые отрадные и радостные минуты в моей жизни. Моё сердце преисполнено миром и блаженством. Я чувствую, что час мой настал, потому что последний час бедняка является для него началом и предчувствием новой блаженной жизни.

Затем Лазарь протянул Садоку и Анне руку, и душа его отошла в обитель праведных.

ОБЕТОВАНИЕ ЖИЗНИ

Когда первые люди за свою вину были изгнаны из рая и благочестивый Авель пал от руки своего брата, Ангел предстал пред Богом и сказал:

— Приговор смерти произнесён на земле, и человек подтверждает, что он достоин своей участи. Даруй же мне власть пересоздать некоторые твари ему на погибель.

Бог даровал Ангелу такую власть.

Ангел слетел на землю и приступил к делу. Льву он дал страшные когти и жажду крови. Тигр и леопард, до тех пор мирно пасшиеся с овцами, приобрели один — полосатую шкуру, другой — пятнистую, а вместе с ней и ненасытную жажду крови. Коршуны и орлы парили в воздухе и своими цепкими когтями несли гибель в долины. Ущелья утёсов кишели ядовитыми пресмыкающимися. В природе царил раздор. Сам Ангел ужаснулся содеянному, но он утешал себя, говоря:

— Разве человек не сам создаёт вокруг себя вражду и гибель? Он пренебрёг миром и покоем и захотел борьбы вместо господства!

Так говорил он и назначил пустыню жилищем самых ужасных зверей, а ночные часы — временем для зверств.

Затем Ангел полетел к жилищу первой человеческой семьи и опустился в маленький садик, где Мирза, любящая и опечаленная сестра Авеля, растила деревья и цветы. Это было маленькое подобие рая, полное прохладной тени и благоухания цветов. Задумчиво остановился небесный посланник, тронутый невинностью и любовью Мирзы.

«Неужели и ей я должен нанести ещё одно страдание? — подумал он. — Но да будет так! В благочестивой душе и через страдание расцветает радость. Да разве и она не принадлежит к роду падших? Семя греха вечно!»

Ангел наклонил свой посох, и из праха, до которого он дотронулся, выползла прожорливая гусеница. Она тотчас принялась пожирать вокруг себя листья и цветы ближайшего деревца.

Вскоре после этого Мирза вошла в свой садик и испугалась, заметив, что листья и цветы были обглоданы. Когда же она подошла ближе, то заметила на сучке невиданное ею дотоле животное с грызущими челюстями. Она ещё больше испугалась и побежала к своему брату Сифу.

— Посмотри, — воскликнула Мирза, - змея пожирает мои кустарники и сидит на ветвях.

Сиф пришёл в садик и, взглянув внимательно на гусеницу, сказал:

— Нет, Мирза! Со страху это животное показалось тебе страшнее, чем оно есть в действительности: змея ползает на брюхе, а это животное имеет ноги и питается, как овцы, листьями. Я раздавлю его!

При этом Сиф потряс дерево так, что гусеница упала на землю.

— Нет, не надо, — умоляла Мирза, — разве мы тоже не едим плоды деревьев? Животное не знает, что садик принадлежит мне и что он составляет мою радость. Не убивай же его! Я дам ему всего вволю, чтобы оно не вредило моим растениям.

— Но разве твари не отданы во власть нам? — сказал мальчик.

— Всё же лучше относиться к ним с кротостью и нежностью, чем со враждою! — ответила Мирза.

Затем Мирза сделала вокруг гусеницы загородку и утром и вечером давала ей листьев и цветов больше, чем та могла съесть.

Когда небесный посланник увидел это, он был тронут и сказал:

— Человек не совсем ещё утратил подобие Божие! Он может делать добро врагу и воздавать добром за зло.

Задумавшись на некоторое время, Ангел произнёс:

— В силу справедливости доброе должно встречать прекрасное!

Он дотронулся до гусеницы своим посохом, и она получила замечательный дар.

Случилось это в сумерки. Рано утром на следующий день Мирза вошла в садик, заглянула в жилище гусеницы, но не нашла её.

«О, она ещё спит! — подумала девушка. — Я не стану будить её, а лучше по росе наберу ей листьев и цветов».

Когда Мирза подошла с листьями и цветами, она нашла блестящую и красивую куколку, похожую на серебристое облачко. Она остановилась в удивлении, потом позвала отца, мать и всех домашних и сказала им:

— Смотрите, то создание, наверное, навечно заснуло в этой скорлупке. Кто знает, не оживёт ли оно вновь?

Отец её, Адам, заметил:

— Кто может знать это? Начало и конец скрыто от глаз людей. Всё на земле совершается в поучение нас мудрости. Поэтому отнесём то, что осталось от того создания, в нашу хижину.

Некоторое время останки неизвестного животного лежали в человеческом жилище. Однажды, когда люди были все в сборе, вдруг послышалось лёгкое жужжание, скорлупка зашевелилась, потом раскрылась, и из тесной обители выпорхнуло живое существо, распрямляя двойные крылышки. Крылья были голубые, как цвет неба, когда оно ясное, и золотой ободок окаймлял их. Новорождённое животное взмахнуло крыльями и полетело над благоухающими цветущими деревьями.

Сердца первых людей преисполнились святым изумлением и радостью, и они подумали об Авеле — первом умершем человеке.

Тут послышался голос Ангела:

— Взгляните, здесь из смерти рождается жизнь. Чистому сердцу и детской вере дано в образах лицезреть истину!

С этого дня Мирза более не горевала об Авеле, и первые люди стали смотреть на смерть с радостным упованием.

ПОЗНАЙ САМОГО СЕБЯ

Один благородный греческий юноша, по имени Стрефон, сказал однажды своему учителю:

— Я бы очень желал отправиться в Дельфы и узнать свою судьбу. Мне кажется, я тогда лучше устрою свою жизнь и вернее изберу путь, ведущий меня к мудрости.

Следует сказать, что в те времена в Греции, в городе Дельфах, находились особые пророчицы — пифии, которые предсказывали людям их будущую судьбу. Конечно, пифии только обманывали людей, потому что судьбу никто предсказать не может, но в Греции в те времена многие им верили.

Учитель ответил Стрефону:

— Ты этого желаешь? Хорошо, я провожу тебя туда. Они отправились в путь и прибыли в город Дельфы. С трепетом вступил юноша в таинственную рощу, окружавшую святилище. Над его входом находилось изречение: «Познай самого себя». Стрефон со вниманием прочёл его.

— Что означают эти слова? — спросил он учителя.

— Их очень легко понять, — отвечал учитель. — Подумай, кто ты и зачем дана тебе жизнь? Ведь прежде чем заглядывать в своё будущее, надо знать самого себя.

— Но кто же я? — спросил юноша.

— Ты — Стрефон, — ответил учитель, — сын почтенного Агафия. Но если бы тебя постигла смерть, как недавно твоего брата Каллия, — подумай, разве я смог бы обратиться к твоему бездыханному телу со словами: «Любезный Стрефон»?.. Нет, я не смог бы так сказать, — продолжал учитель, — ибо ты сам — это твоя невидимая душа, думающая, чувствующая и желающая. Это невидимое существо предназначено управлять твоей волей и поступками, оно стремится к определённой цели: приблизиться к совершенству и достигнуть высшего радостного мира. Человек, в котором преобладают высшие потребности души, похож на арфу, издающую приятные звуки. Человек же, находящийся во власти плотских желаний, есть раб плоти; низкие наклонности влекут его, куда хотят, и наконец приводят в бездну. Тот, кто при жизни спрашивает себя: «Куда он идёт?» — тот познаёт самого себя.

Юноша молча стоял в раздумье. Тогда учитель предложил ему:

— Войдём же в святилище, и ты сможешь спросить у пифий: что ждёт тебя в будущем?

Но Стрефон ответил:

— Нет, дорогой учитель, мне довольно этой надписи. Я стыжусь моего безумного желания; мне надо ещё слишком много трудиться над собой, чтобы узнать свою душу, свои желания и стремления, а не пытаться заглянуть в будущее, которое во многом зависит от того, каким человеком я сумею стать.

— Благо тебе! — сказал учитель. — Ты не должен раскаиваться в том, что предпринял это путешествие, потому что достиг желаемого и познал божественную истину. Ты уже находишься на пути к мудрости, доказательством чему служить твоё смирение — первый плод самопознания!

НАДЕЖДА НА ПРОВИДЕНИЕ

Один странник шёл однажды лесом и размышлял о том, как мудро и прекрасно всё устроено в природе.

Вдруг он заметил орла, сидящего в гнезде и чем-то очень занятого. Странник подошёл ближе и увидел, что орёл держит в когтях кусок мяса и, отрывая от него клювом маленькие кусочки, кормит ими маленького, совсем ещё голого, птенца.

— О, чудное Провидение! — воскликнул с горячностью странник. — Ты, не покидаешь и тех, кто совершенно не в состоянии заботиться о своем пропитании! Ты заботишься о том, чтобы все живые существа, живут ли они в дружбе или во вражде друг с другом, находили себе поддержку в жизни. Твоя бесконечная доброта доставляет и беспомощному птенцу обед на вершинах неприступных гор... О, я глупец! Я изъездил все моря, исколесил все земли — и всё ради забот о своём пропитании!.. Разве не научает меня этот пример, что я могу в любом месте просто получать то, что с таким трудом сам добываю для себя?

Сказав так, странник тотчас выбрал себе глухое, уединённое место и решил спокойно ожидать здесь своей участи. Но прошло три дня и три ночи, а никто не явился к нему, чтобы накормить его.

Вера его в Провидение поколебалась.

— Неужели я ничтожнее какого-то орлёнка? — говорил, вздыхая, странник.

— Глупец! — раздался вдруг откуда-то голос. — Как превратно судишь ты о Провидении! Каждое действие имеет свои причины и свои последствия. Божия доброта беспредельна, но так же беспредельна и Божия Премудрость: она окружила человека бесчисленными средствами к пропитанию. Пользуйся разумно этими средствами, и ты увидишь их действие. Если же ты хочешь подражать птицам, то подражай орлу, а не орлёнку: ты будешь чувствовать себя счастливее, если сам будешь кормить других, чем если заставишь других кормить себя!

БЕЗУМНЫЙ ПРИНЦ

Это было очень давно. Жил на свете злой и взбалмошный принц, который помышлял только о том, как бы ему отвоевать больше земель у соседей и добиться того, чтобы его имя гремело во всех краях света страхом и ужасом.

Могущество ненасытного завоевателя росло с каждым днём. С каждым днём его имя, по мере того как воинственные предприятия его увенчивались победами, становилось для всех всё более грозным.

Везде, где только мог, принц производил опустошения мечом и огнём, а из завоёванных городов вывозил золото и сокровища и обогащал ими свою столицу.

Он украшал свой город великолепными дворцами и сооружениями, так что все, кому доводилось видеть эти величественные постройки, невольно восклицали:

— Какой великий монарх!

Но никто, любуясь роскошью его столицы, не думал о тех бедствиях и горе, какие причинял завоеватель населению чужих земель; никто не слышал стонов и рыданий, поднимавшихся из развалин сожжённых им городов и сёл.

Любуясь приобретенными сокровищами и величественными зданиями своей богатой столицы, принц думал про себя: «Какой я великий государь! Но всё-таки мне мало этого, я хочу иметь больше. Ничьё могущество не должно равняться моему и ещё менее — превышать его!»

Принц продолжал вести упорные войны с соседями до тех пор, пока всех их не покорил своей власти. Теперь, когда он проезжал по улицам своей роскошной столицы, позади него, привязанные золотыми цепями к его колеснице, следовали побеждённые им государи.

Наконец, опьянённый своими успехами, принц задумал заставить людей поклоняться и молиться себе, подобно Богу.

Среди его приближённых было много льстивых и лживых людей, которые согласились так поступать; но нашлись и такие, которые не захотели этого делать и решились предостеречь его:

— Государь, ты бесспорно могуч и силён; но над тобою есть Бог, Который и выше, и сильнее, и могущественнее тебя; мы не можем подчиняться твоей воле, идя наперекор воле Бога, а потому не можем исполнить твоего приказания.

— Хорошо, — сказал обезумевший от гнева принц, — в таком случае я покажу вам, что сумею побороть даже Самого Бога!

Полный безумно-дерзкой заносчивости, он стал готовиться к поединку с Богом. Принц приказал построить нечто, похожее на большую ладью, сидя в которой можно было бы взлететь на небо. Семь лет строилась эта летающая лодка, семь лет днём и ночью трудились над её строительством миллионы народа, день и ночь гнули они спину, выковывая крепкие железные полосы, обтёсывая доски и выделывая шёлковые ткани; а между рабочими расхаживали надсмотрщики с громадными бичами, чтобы те не останавливались ни на минуту.

Наконец всё было готово. При звуках музыки, под гром пушечных выстрелов, окружённый свитой, выехал принц из своего дворца и подъехал к ладье, чтобы сесть в неё и отправиться на поединок с Богом.

Но вдруг налетевший ветер пригнал тучу комаров. Они окружили принца и его свиту и стали их жалить. Принц в раздражении от комариных укусов, приказал страже уничтожить комаров. Воины стали размахивать мечами направо и налево, но комарам это не причиняло никакого вреда. Что было делать? Пришлось принцу и его свите закутаться с головы до ног в плотные плащи.

Но случилось так, что один крошечный комар, оставшийся под одеждой принца, заметался в темноте, и, желая найти выход на волю, забрался принцу глубоко в ухо и там ужалил его. Яд от укуса мгновенно проник прямо в мозг, в котором тут же развилось воспаление. От невыносимой боли принц, как безумный, разорвал на себе одежду и с диким воплем принялся скакать и плясать прямо на глазах многочисленной толпы.

Его грубые воины, которых принц сам научил жестокости, без жалости смотрели на него. Они смеялись и издевались над безумцем, который только что так дерзновенно мнил победить Самого Бога, а оказался побеждённым ничтожным, крошечным комаром!

ОЛЕНЬ С ЗОЛОТЫМ ОБРУЧЕМ

В прежние времена цари и короли разных стран много времени проводили на охоте. Однажды король одной далёкой страны долго гнался за оленем и наконец настиг его.

Испуганный олень остановился перед королём и, дрожа всем телом, смотрел ему прямо в глаза.

Король был готов, уже вонзить копьё в широкую грудь загнанного животного, но остановился в нерешительности. Олень продолжал стоять перед охотником совершенно неподвижно, а из его глаза медленно катилась слеза.

Жалость к беззащитному животному коснулась сердца короля, и он решил сохранить ему жизнь. Прежде чем отпустить его на свободу, король повелел в ознаменование этого случая надеть на рога оленя золотой обруч, на котором вырезать год, число и своё имя.

Олень с золотым обручем радостно убежал в лес, а король вернулся домой.

С того случая прошло много лет: прежнему королю наследовал его сын, а после на престол вступил сын сына первого короля.

Вот однажды новый король охотился в том самом лесу, где когда-то его дед отпустил на свободу оленя. Охотники увидели оленя, совсем дряхлого от старости, на рогах которого блестел золотой обруч. Олень подошёл к ним и остановился. Молодой король слез с лошади, приблизился к оленю, снял с него обруч и с изумлением прочёл на нём надпись, которая поведала ему о славном поступке его предка. Когда же молодой король сосчитал время, протекшее с того дня, когда была сделана надпись, то оказалось, что с тех пор прошло ровно сто лет.

Сто лет мирно и счастливо прожило в лесу живое существо, благодаря тому, что когда-то король пощадил его жизнь!

Молодой король сказал своим спутникам:

— Счастлив человек, который сумел оставить после себя живой памятник своему доброму делу, просуществовавший сто лет.

СЛЕЗЫ

Известный своей мудростью Хиллель гулял однажды в лунную ночь по садам Масличной горы вместе со своим учеником Сади. Неожиданно Сади обратил его внимание на сидящего вдалеке человека:

— Посмотри, учитель, я вижу освещённого луною человека. Что он там делает?

— Это Садок. Он сидит над могилой и плачет.

— Разве Садок не может подавить своей печали? Народ называет его праведным и мудрым...

— Неужели поэтому он не должен чувствовать горя? — В таком случае, какая разница между мудрецом и глупым человеком? — возразил Сади.

— Посмотри на него: горькие слёзы его падают на землю, а взор его обращён к небу!

ХИНОНГ И ВЕЛЬМОЖА

Вдали от шума городов и блеска царского двора проводил свою мирную и спокойную жизнь мудрый Хиннонг. Простые нравы сельских жителей доставляли его душе тихую радость, которая доступна только доброму сердцу.

Один знатный вельможа выразил своё удивление: как мудрый Хиннонг может жить среди простых и необразованных людей?

— Отчего, — сказал он Хиннонгу, — не явишься ты ко двору? Твоя мудрость доставит тебе достойное место во дворце.

Хиннонг добродушно засмеялся и сказал:

— Я расскажу тебе притчу. Однажды гора сказала человеку, жившему в долине: «Как можешь ты жить там внизу, среди болот? Взойди на мою вершину, и ты увидишь себя окружённым звёздами, а у ног твоих будут плыть облака». — «Столь высокое жилище, — отвечал человек, — не прельщает меня. Правда, люди могли бы тогда подумать, что мне поручено поддерживать на своих плечах необъятную тяжесть неба, но такое безумное тщеславие не соблазняет меня. Твоё чело покрыто вечным снегом, окружено пропастями и скалами, вокруг тебя свирепствуют бури, грохочет гром. Взгляни со своей высоты вниз, на долину, и ты увидишь цветущие луга, волнующиеся поля, зелёные деревья, покрытые золотистыми плодами, тенистые леса, журчащие ручьи — всю красоту мирной и радостной жизни.

Затем Хиннонг помолчал, дав время вельможе понять смысл сказанного, а потом прибавил:

— Отчего вы, великие мира сего, гордитесь вашей высотой и относитесь с презрением к простому народу? Но где же тогда подобающие этой высоте ваши высокие добродетели, что наполняют душу теплом и миром? Напротив, души ваши покрыты вечным снегом, в них свирепствуют бури и грохочут громы. Вот поэтому я никогда не променяю тихую радость цветущей долины на холодную высоту каменной пустыни.

СЕМЕНА РЖИ

На большом острове жил отец с тремя сыновьями. В течение своей жизни отец много трудился, чтобы семья его ни в чём не нуждалась. Почувствовав приближение смерти, отец призвал сыновей и сказал:

— Дети, пришёл мой час вас покинуть. Теперь вы сами должны заботиться о себе. Возьмите семена ржи и берегите их — это мой дар вам. Если вы правильно ими распорядитесь, вы и ваши семьи никогда не будут голодать и терпеть нужду. Когда меня больше не станет, пусть каждый из вас выберет себе поле, обработает его, чтобы оно стало рыхлым и лучше поглощало дождь и солнечный свет, потом посеет семена, прикроет их землёй и оберегает всходы от диких зверей. В остальном — положитесь на волю Божию и моё родительское благословение. Вы получите самый богатый урожай для своего прокормления и на радость себе и ближним.

После смерти отца сыновья, взяв с собою дар отца, разошлись в разные стороны, чтобы найти своё счастье: один пошёл на восток, другой —-на запад, а третий — на юг.

В положенное время старший сын пришёл на своё поле, оглядел его и сказал себе так:

— К чему мне мучить и себя и землю, взрыхлить которую стоит больших усилий? Солнце и без того согреет семена, а дождь намочит их, так что я получу всё, что обещал отец.

Затем он разбросал семена и стал ждать урожая. Но семена не взошли и не принесли никакого плода.

Тогда старший сын посмеялся над отцом и позабыл о его подарке.

Второй сын, который направился на юг, придя на своё поле, увидел, что оно и так богато всевозможными плодами, созревшими на нём в изобилии, и сказал:

— Зачем мне утруждать себя и возделывать землю, когда я могу воспользоваться плодами этой земли?

Но скоро плоды закончились, а другие не созрели. Хотел второй сын посеять семена, данные ему отцом, но пока они лежали, черви подточили их, и осталась от них одна шелуха.

Тогда и он насмеялся над отцовским даром и забыл о нём.

Младший же сын сделал всё так, как приказал отец: выбрал хороший участок, тщательно перекопал землю, обнёс кругом изгородью и посеял семена.

Семена проросли и дали богатый урожай. Так делал младший сын и в следующие годы, и его урожай всё увеличивался, так что он и его дети, и дети его, детей жили в изобилии.

Старшие же братья впали в нищету и, услыхав о богатстве младшего брата, пришли к нему. Увидали они его поля, покрытые роскошными колосьями и снопами, и услыхали лязг серпов на полях, так как было время жатвы.

Удивились братья:

— Неужели это поле получилось из той горстки семян, что каждому из нас дал отец?

Тут горько пожалели они о том, что пренебрегли наставлениями отца и не сумели воспользоваться его даром!

СТО МЕР ЯЧМЕНЯ

Жил в Палестине человек, по имени Финеас. Жил Финеас небогато, землю пахал, хлеб сеял, но много помогал людям и учил их добру.

Ехали раз двое людей в город, да запоздали и попросились переночевать у Финеаса. Переночевали, а утром встали рано и уехали.

Смотрит Финеас: на дворе два мешка с ячменём лежат. Догадался он, что ячмень забыли те люди, и сказал в сердце своём:

— Спрячу мешки в амбар, пока они за своим добром не вернутся.

Прошла неделя, а никто за ячменём не приходит. Подумал тогда Финеас: «Что зерну даром лежать, ещё испортится, что тогда я тем людям скажу? Лучше посею я его».

Через год случилось опять тем людям мимо Финеаса проезжать, вспомнили они его гостеприимство и решили проведать старика; Заходят к нему во двор, а Финеас им уже навстречу идёт и спрашивает:

— За ячменём своим приехали? А те ему говорят:

— Нет, хозяин, мы твой хлеб-соль помним, заехали тебя проведать. Ячмень-то мы у тебя забыли да некогда было за ним возвращаться, а теперь что о нём поминать, ведь уже год прошёл!

Повёл их тогда Финеас в амбар, показал на полные закрома, да и говорит:,

— Вот ваш ячмень, забирайте его. Тут до ста мер будет. Я его посеял, а Бог на него богатый урожай послал!

МУДРЕЦ СОЛОН

В давние времена, задолго до Христа, царствовал в одной страну царь Крез. У него было много золота, серебра и драгоценностей, много войска и рабов. Крез считал, что счастливее его нет человека на свете. Как-то в ту землю приехал греческий учитель Солон. О нём была слава, что он человек мудрый и справедливый. Крез позвал Солона к себе.

Сидя на троне в самых роскошных одеждах, Крез спросил Солона:

— Ты видел ли что-нибудь более великолепное?

— Конечно, видел, — отвечал Солон, — павлины, петухи, фазаны блистают такими разнообразными и яркими красками, что никакое искусство не может сравняться с ними.

Промолчал Крез и подумал: «Видно, надо показать ему значительно больше, чтобы его удивить».

Долго показывал Крез Солону свои богатства и похвалялся: сколько врагов побил, сколько земель завоевал, а потом спросил:

— Вот ты, Солон, долго на свете прожил, много разных земель обошёл; скажи мне, кого ты почитаешь за самого счастливого человека?

— Самым счастливым я считаю одного человека в Афинах, — отвечал Солон.

Удивился царь: он думал, что мудрец непременно его назовёт самым счастливым человеком, а Солон говорит о каком-то обычном человеке.

— За что ты его так называешь? — спросил Крез.

— За то, — отвечал Солон, — что этот человек всю жизнь трудился, был доволен малым, хороших детей вырастил, своему городу честно послужил и хорошую память по себе оставил.

Выслушал это Крез и сказал:

— Неужели ты моё счастье почитаешь ни за что, а меня, царя, даже не хочешь сравнить с этим простым человеком?

— Бедный часто бывает счастливее богатого. Никакой человек до смертного часа своего не должен считать себя счастливым, — ответил Солон.

Не понравились Крезу слова мудреца, и он отпустил Солона, не поверив ему.

Через некоторое время узнал Крез, что на него идёт войной царь Кир. Вышел Крез навстречу Киру с большим войском, но враги были сильнее и разбили войско Креза. Вошли они в столицу, стали грабить богатства Креза, убивать жителей, жечь и разорять город. Один воин схватил самого Креза, хотел уже его заколоть, да сын царя бросился защищать отца и закричал:

— Не трогайте его, это царь Крез.

Воины связали Креза и повели к своему царю. Кир праздновал победу — не стал и говорить с Крезом, а велел его казнить.

На городской площади воины сложили большой костёр, поставили на него царя Креза, привязали к столбу и зажгли костёр. Взглянул Крез на свой город и на свой дворец, припомнил слова греческого учителя, заплакал и только смог сказать:

— Ах, Солон, Солон!

Кругом костра стояли воины, пришёл и Кир посмотреть на казнь. Услышал он слова Креза, но не смог их понять.

Он велел свести Креза с костра и спросить его: о ком он говорит?

Крез отвечал Киру:

— Я помянул имя одного мудрого человека. Великую он мне правду сказал, дороже эта правда всех богатств, всей нашей царской славы.

Рассказал Крез Киру свою беседу с Солоном.

Этот рассказ тронул сердце царя Кира. Подумал он, что и сам он человек, что и он не знает, что его ждёт. Помиловал Кир Креза и стал его другом.

ТЯЖЁЛЫЙ МЕШОК

Бенбехир, кади* города Церы, повстречался на дороге с одной вдовой, которая гнала перед собой осла и плакала.

— О чём ты плачешь, бедная женщина? — спросил кади.

— Да, правда, я бедная женщина! — отвечала вдова. — Этот осёл, пустой мешок да эта одежда, которая прикрывает мою наготу, —- вот всё, что осталось мне от моего имущества; всё остальное у меня отнял калиф.

— А в чём заключалось твоё остальное имущество?

— У меня был маленький хутор; он достался мне в наследство. Этот хутор был нам с мужем особенно дорог: здесь мы родились и выросли, здесь полюбили друг друга. Мы мирно жили здесь и неустанно трудились. Мой муж на смертном одре просил меня позаботиться о том, чтобы наше маленькое именьице, наследие наших отцов, досталось нашему сыну и не попало в чужие руки. Наш сын служит в войске калифа, и, может быть, в настоящую минуту он проливает кровь за своего господина, который обобрал его мать.

— А почему калиф отнял у тебя твоё имение? — спросил кади.

— Он хочет выстроить себе там дворец. «Милосердный Боже!— подумал кади. — У него столько дворцов и замков, и из одной прихоти — построить себе лишний дворец, он выгоняет бедную женщину из её владенья!»

— Сколько же заплатил тебе калиф за твой хутор? — спросил Бенбехир.

— Заплатил? Он мне ничего не заплатил, — отвечала вдова. — Калиф предложил мне сначала за него немного денег, но я отказалась продать дорогое моему сердцу именье, и тогда калиф отнял его у меня силой.

— Ты рассказала ему о твоём тяжёлом положении?

— Я бросилась перед ним на колени, — отвечала вдова, — обливала слезами его ноги, просила, умоляла его... Я высказала ему всё, что только могли подсказать мне горе и отчаянье...

— И твои просьбы не тронули его? —спросил Бенбехир с участием.

— Он жестоко и сурово оттолкнул меня, — отвечала она, плача.

Бенбехир поднял глаза к небу.

— Отец Небесный! — сказал он, вздохнув, — Калиф, царь наш, заступающий Твоё место на земле, отталкивает от себя тех, кто требует от него только справедливости, а Ты относишься долготерпеливо и милосердно к самым несправедливым поступкам людей. Женщина! — обратился Бенбехир к вдове: — Дай мне ненадолго твоего осла и твой мешок и следуй за мной в отдалении. Я имею некоторое влияние у калифа. Где он теперь?

— Он там, — отвечала вдова, — на той земле, которую я раньше называла своей... Но на что тебе осёл?

— Не беспокойся ни о чём и следуй за мной! Бенбехир взял осла и отправился с ним на хутор вдовы. Калиф встретил его очень ласково.

— Я так давно не видал тебя, Бенбехир, — сказал ему калиф, — как это случилось, что мы встретились с тобой здесь?

— Повелитель! — отвечал Бенбехир. — Я только что говорил с одной бедной женщиной, она...

— Я догадываюсь, о чём ты хочешь сказать, — прервал его строго калиф, — и не желаю ничего слышать об этом! Женщина должна быть наказана за своё упрямство! Разве я не властен над жизнью и имуществом моих подданных?

— Твоя власть на земле беспредельна! — отвечал кади. — И бедная женщина не требует обратно своего прежнего имущества, она умоляет тебя позволить ей взять себе кое-что на память об её хуторе. Если ты дозволишь, я исполню её желание и наполню этот мешок её родной землёй.

— Это я могу разрешить ей, — воскликнул калиф смеясь, — пусть берёт хоть десять мешков! Бенбехир, в скором времени ты не узнаешь этого места. Здесь будет выстроен великолепный дворец, вон там я устрою водопад — он очень оживит эту местность, дальше будет возвышаться высокая башня, с которой можно будет видеть далеко все окрестности.

— Вот как! — проговорил Бенбехир, который в это время наполнял мешок землёй.

— Я сейчас закончу мою работу, только позволь мне попросить тебя об одном одолжении: помоги мне, пожалуйста, взвалить этот мешок на осла.

— Ты с ума сошёл! — воскликнул калиф. — Этот мешок слишком тяжёл для меня!

— Слишком тяжёл? — произнёс Бенбехир. — Этот мешок с землей кажется тебе слишком тяжёлым? О, государь! как же ты не думаешь о том дне, когда ты предстанешь пред нашим общим Судией, подавленный тяжестью не только этого мешка с землёй, но и всей этой земли с дворцами и башнями, которые ты собираешься на ней выстроить, со всеми слезами несчастных, которыми она полита? Теперь ты неограниченный властитель — одним мановением руки ты можешь сократить жизнь человеку. Но придёт день, когда и ты будешь стоять наравне с твоими рабами.

Калиф долго молчал, потом распорядился возвратить вдове её наследственный хутор и прирезать к нему ещё кусок хорошей земли из его владений.

*Кади — судья

ДВА МУДРЕЦА

В древние времена в Греции, в царствование царя Дениса, жили два мудреца: Аристип и Диоген. Аристип жил при дворе и, чтобы пользоваться роскошной жизнью, был вынужден льстить и угождать царю. Диоген же был известен своею суровой жизнью. Он не имел даже своего жилища, а жил в пустой бочке за городом и питался кореньями.

Однажды Аристип увидел, как Диоген мыл овощи для своего обеда и, чтобы надсмеяться над ним, сказал:

— Если бы хоть изредка ты старался понравиться царю Денису, то не питался бы такой скудной пищей.

Диоген спокойно ответил ему:

— А если бы ты смог довольствоваться такой пищей, тебе не пришлось бы льстить и угождать царю Денису.

ДОМ НА КРАЮ ВУЛКАНА

Александр, царь македонский, прощаясь однажды с нищим мудрецом Диогеном, сказал ему:

— Если бы я не был Александром, я хотел бы быть Диогеном.

Полководец Пармений, сопровождавший Александра, остановился у бочки мудреца и произнёс:

— Как странно слышать такие слова от царя!

— Ничуть не странно, — возразил Диоген. — Переведи только сказанное на обычный язык и тогда эти слова будут означать: я уважаю самообладание и умеренность, но любовь к славе всегда будет мешать мне воспитать эти достоинства в самом себе.

— Значит ты не считаешь Александра достойным названия — Великий? — спросил Пармений.

— Я называю его великим, — отвечал Диоген.

— К кому же ты приравниваешь его?

— Я сравниваю его с огнедышащей горой Этной*, что расположилась на острове Сицилии.

Полководец удивился такому сравнению:

— Значит, ты считаешь, что только славолюбие побуждает его вести войну с Персией?

— Жажда славы зажигает кровь в его жилах, — отвечал Диоген.

Пармений возразил:

— Однако Александр всегда действует обдуманно, им руководит холодный рассудок и мысль о чести родины. Посмотри, как спокойно его лицо!

— Снег и лёд покоятся на вершине Этны.

Пармений с жаром воскликнул:

— Своими победами он распространит греческую мудрость до пределов самой Индии!

Диоген отвечал:

— Сначала из горы Этны показывается пламя, блещет молния, затем поднимается пыль и облака дыма.

— Он сделает эллинов самым счастливым и знаменитым народом!

— Ступай к Этне, посмотри на Липарские острова** и поучись мудрости, раздумывая об их судьбе.

— Ты, я вижу, не променял бы своего жилища и на мой начальнический жезл? — спросил Пармений.

— Зачем тащить мне мою бочку на вершину Этны? — отвечал Диоген. — Не для того ли, чтобы поселиться на краю её огнедышащего жерла?

*Этна — вулкан на Сицилии, знаменитый своими извержениями.

**Липарские острова имеют вулканическое происхождение.

ПЕРВЫЙ ШАГ К МУДРОСТИ

Однажды утром мудрец Диоген вышел из своей бочки, чтобы взглянуть, как восходит солнце из-за моря. К удивлению своему, он увидел вместо одной бочки — две.

Один благородный юноша задался целью сделаться таким же мудрым, как Диоген, и ночью прикатил ещё одну бочку к тому месту, где жил мудрец.

— Отлично, сын мой! — радостно воскликнул Диоген. — Я вижу, что человеческая мудрость приобретёт себе в твоём лице достойного ученика!

Юноша улыбнулся, услышав похвалу уважаемого старца.

Диоген же, ни мало не раздумывая, взял свою бочку и покатил её прямо в море, — и она поплыла по волнам.

Юноша удивился и спросил Диогена:

— Где же ты собираешься теперь жить?

Диоген ответил ему:

— Я уже стар и доверяю тебе продолжить моё дело. Завершай же победу над собой: отдай мне твои богатства. А я пойду к людям и разделю их среди бедных.

Юноша поспешно проговорил:

— У меня дома есть ещё кое-какие дела, — и, покинув свою бочку, удалился.

Тогда Диоген улыбнулся и сказал:

— Потешные эти люди! Они воображают, что всё дело в бочке. Но, обманывая самих себя, как могут они быть правдивы перед другими?

Так сказал он и вошёл в новую бочку, оставленную юношей.

А благородный юноша остался дома. Он испытывал чувство стыда, но понял, что только теперь делает первый шаг к мудрости.

НОСИЛЬЩИК ДЖЕРБЕРИ

В давние времена в Багдаде жил один резчик по камню, по имени Абдулла. У него был сын Джербери, которому он дал хорошее воспитание, но не выучил его ни своему и никакому другому ремеслу.

Когда Абдулла почувствовал приближение смерти, он призвал к себе любимого сына — единственную отраду своей жизни. Ему хотелось перед смертью ещё раз обнять его и дать неопытному юноше отеческий совет, который помог бы ему вести добрую и честную жизнь.

— Никогда не забывай Божьих заповедей и каждый день прилежно работай над каким-нибудь добрым делом, а вечером не думай о том, что будет с тобой завтра. Если ты будешь соблюдать моё наставление, — сказал Абдулла, — то будешь жить спокойно и всегда будешь доволен собой.

Молодому Джербери не было ещё и двадцати лет, когда он потерял отца. По юношескому легкомыслию он скоро забыл свою потерю, а вместе с тем забыл и первую половину отцовского наставления, без которой вторая половина являлась ничтожной и пагубной. Джербери исполнял только вторую половину совета: не думал о том, что будет с ним завтра. Он сделался теперь независимым владельцем нескольких домов и пятисот тысяч серебряных монет, которые он нашёл в отцовском подвале.

Молодой человек не имел правильного представления о том, что такое богатство, и эти деньги показались ему чуть ли не сокровищами всей Индии. Джербери начал вести праздную и роскошную жизнь и не щадил на свои удовольствия никаких расходов. Он накупил себе множество рабов и рабынь и одел их в роскошные платья. Его стол был всегда накрыт для друзей, таких же праздных молодых людей, что окружили его целой толпой и льстили его тщеславию. Они расхваливали его вина и кушанья и превозносили его за щедрость.

Если бы море не имело постоянного притока воды, то можно было бы вычерпать и море. Такие огромные расходы скоро поглотили всё наследство Джербери. Дольше всего удерживал у себя Джербери своих рабов и рабынь, но наконец он был вынужден продать и их, чтобы заплатить долги.

В один прекрасный день Джербери увидел, что он потерял своё последнее имущество. Друзья Джербери, окружавшие его, пока он был богат, покинули его, когда он обеднел. По счастью, природа одарила Джербери здоровьем и телесной силой. Богатая жизнь не расстроила его здоровья, потому что Джербери не столько предавался излишествам сам, сколько легкомысленно раздавал и растрачивал свои богатства.

Не найдя себе никакой другой работы, которой бы он мог поддержать своё существование, не зная никакого ремесла, Джербери сделался носильщиком.

Сначала ему был тяжек этот труд, но мало-помалу он привык к нему. В скором времени ему стали давать работу охотнее, чем другим носильщикам, отчасти потому, что он был очень силён и мог переносить большие тяжести, отчасти потому, что он всегда исполнял свою работу старательно и с неизменной добродушной весёлостью.

Так стал жить Джербери, более довольный и счастливый, чем кто-либо во всём городе. Он не был больше рабом своих прихотей, не был окружён ложными, себялюбивыми друзьями и зарабатывал себе столько, сколько ему было нужно для поддержания своей жизни.

Однажды Джербери шёл по берегу реки и вдруг услышал жалобный крик: «Спасите! Спасите!» Не думая об опасности, Джербери бросился в воду, и ему удалось вытащить на берег утопавшую женщину, которая, обессилев, начала уже погружаться под воду. Джербери проводил спасённую им женщину до её дома. Подходя к дому, он издали услышал плач детей, звавших свою мать. А потом Джербери увидел их радость, когда они опять увидели её.

— Ты спас детям мать, — проговорила женщина, и слёзы благодарности текли по её лицу.

Она вышла в другую комнату и вынесла оттуда кошелёк, наполненный деньгами, и роскошный ковёр. Женщина просила Джербери принять от неё этот дар в знак её признательности и выражала сожаление, что не может предложить ему больше.

Джербери отказывался от подарка и уверял её, что он чувствует себя счастливым и награждённым уже тем, что ему удалось совершить добрый поступок. Наконец, убедившись, что он огорчит женщину, отказавшись от её подарков, Джербери уступил её настойчивым просьбам и взял ковёр, а от денег решительно отказался.

Джербери вернулся домой с приятным чувством в душе, какое бывает всегда, когда совершишь доброе дело без всяких себялюбивых расчетов.

Усердие, добросовестность и искусство Джербери доставляли ему много работы, так что он один получал столько же заказов, сколько все остальные носильщики в городе. Все были довольны Джербери, и он сам был вполне доволен своей жизнью: он убедился, что труд и сознание, сделанного доброго дела доставляют человеку больше радости и счастья, чем все удовольствия праздной роскошной жизни.

ОКО ЗА ОКО

Это случилось во время войны между французами и немцами. Война уже подходила к концу, когда в Арденских горах, на улице одного горного селения, французские стрелки убили шестерых немецких солдат, посланных начальством за провиантом.

Вслед за этим в селение вступила рота немецкой пехоты. Французские стрелки бежали в горы. Немецкий офицер, озлобленный убийством своих солдат, обвинил всех жителей деревни в пособничестве и потребовал, чтобы ему выдали шестерых крестьян, которых он решил расстрелять в отмщение за убитых немцев. Он пригрозил, что если шестеро крестьян не придут добровольно, то вся деревня будет сожжена.

Надеяться на пощаду крестьянам было нечего. Пришлось им бросить жребий: кому умирать. И шестеро ни в чем не повинных людей были выданы немцам. Их заперли в деревенской школе.

Вечером перед казнью к немецкому офицеру пришёл деревенский священник. Он попросил у офицера разрешения принести узникам последнее утешение веры Христовой. Офицер разрешил, и дежурный провёл священника в тёмную школу.

Слабый свет фонаря тускло озарял шестерых крестьян. Руки их были связаны. Они так ослабели от голода и горя, что едва понимали слова священника. Двое из них привалились в беспамятстве к стене; один трясся в лихорадке. Ближе всех стоял спокойный с виду, высокий крестьянин, лет сорока, вдовый отец пяти детей-малолеток.

Вначале он безропотно слушал слова священника, но отчаянье всё сильней и сильней подступало к его сердцу, и, наконец, он не выдержал и крикнул:

— Хорошо вам, батюшка, утешать. Вашу рясу никто не тронет. А мы чем виноваты? Волки режут друг друга, а овцы расплачивайся за них.

Потом он тихо и со слезами простонал:

— Детки мои бедные, что с вами будет? Пропадёте вы без меня. — И опять закричал: — Пусть лучше и детей убьют со мною! Всё равно им придётся умереть с голоду. Может, и они повинны в убийстве немцев, которые, как звери, ворвались к нам!

С глубокой скорбью слушал священник стенания крестьянина, пытаясь успокоить его. Наконец священник простился с узниками и пошёл в раздумье к дому, где поселился немецкий офицер.

III

Офицер сидел на крыльце, любуясь звёздною ночью. Он курил трубку, прихлёбывая небольшими глотками пиво из стоявшей подле него кружки.

Подойдя к офицеру, священник сказал:

— Господин офицер, вы хотите расстрелять шестерых наших крестьян. Никто из этих людей не стрелял в вашу команду. Стрелки, сделавшие это, давно исчезли. Значит, умысел ваш не в том, чтобы казнить истинно нападавших, а, должно быть, в том, чтобы нагнать страх на весь наш округ. Значит, вам мало важности в том, кого именно расстрелять?

Офицер важно кивнул головой, выпуская из губ лёгкие кольца дыма.

— Я думаю даже, — продолжал священник, — что чем известнее в окрестности будет расстрелянный, тем грознее будет пример. Я пришёл просить у вас милости: разрешите мне занять место отца пятерых детей. Он и я — мы оба равно ни в чём не виноваты, но моя смерть будет, выгодней для вас, потому что меня здесь все знают.

Подумав немного, офицер процедил сквозь зубы:

— Если вам так хочется — пожалуй! Мы переменим.

На заре следующего дня пленных крестьян со священником повели в поле за деревню. Крестьяне брели, понурив головы. Один священник был твёрд душой и ободрял товарищей. Их подвели к яме, против них выстроились солдаты. Ждали только офицера. Священник молился:

— Отче наш, так же, как и возлюбленный Сын Твой, я, недостойный, молю Тебя: отпусти им, ибо не ведают, что творят!

Вдруг показался офицер. Рядом с ним ехал на коне немецкий генерал. Держа руку под козырёк, офицер о чём-то докладывал генералу, показывая рукой на связанных французов.

Генерал подъехал ближе и поздоровался с солдатами. Он пристально посмотрел на священника и сказал офицеру что-то такое, от чего у того побагровело лицо, и он, обернувшись к солдатам, громко скомандовал:

— Разрядить ружья! Его превосходительству угодно помиловать всех этих людей ради мужества их священника. Развяжите им руки!

Когда освобождённый священник проходил мимо офицера, тот насмешливо поклонился ему и сказал:

— Поздравляю вас!

Священник остановился и кротко ответил ему:

— А я поздравляю вас и ваших солдат. Офицер удивлённо спросил:

— То есть с чем это?

— С тем, — ответил священник, — что не пришлось вам и им лишний раз убивать людей — своих братьев.

ХРОМОНОЖКА

Девятнадцатого ноября шестьдесят седьмого года над южным краем немецкого государства прошла грозная буря. Страшный ливень лил безостановочно двадцать часов. Ручьи стали бурными реками, реки выступили из берегов и залили землю на десятки километров вокруг.

Было часов девять вечера этого ненастного дня, когда хромой мальчуган Карл Спрингель вышел из железнодорожной сторожки, чтобы отнести ужин отцу, который служил сторожем на железной дороге.

Сторож следил за мостом, переброшенным через глубокую лощину. Мост был железный и славился своей крепостью и надёжностью. На дне лощины бежал ручей, теперь превратившийся от сильного дождя в бурный поток.

В этот день отец Карла ушёл из сторожки раньше обыкновенного, говоря жене, что хочет хорошенько осмотреть путь и, главное, мост.

— Время-то вон какое! — сказал он. — Не дай Бог, если что подмыло и поломало на мосту или на плотине.

Мальчик осторожно пробирался в темноте по знакомой дорожке вдоль полотна железной дороги и по временам окликал отца. Но отца на полотне не было. Должно быть, он все ещё был на мосту.

Издалека мальчику было слышно, с каким шумом разбивались о железные устои моста волны бушевавшей воды.

До моста оставалось совсем близко...

Вдруг впереди послышался сильный треск и грохот.

— Господи, Боже мой, неужели это мост! Отец ведь там... — воскликнул Карл.

Хромоножка бросил ужин и заковылял вперёд изо всех своих слабых сил. Он весь дрожал от страха. Он был уже у моста, и сердце у него упало: на рельсах перед мостом стояла пустая дрезина* с красным сигнальным фонарём, печально мигавшим в зловещей темноте.

Моста не было! Только разбросанные брусья и балки носились по пенившимся волнам потока. Очевидно, отец его утонул в пучине.

— Отец, где ты? — кричал Хромоножка.

В голове у него помутилось... Он бродил по берегу, не слыша ветра, сорвавшего с него шапку, не чувствуя дождевых струй, пронизывавших насквозь его старенький кафтанчик. Он остановился наконец, посмотрел назад вдоль полотна... и точно очнулся: он вспомнил, что сейчас должен пройти курьерский поезд.

Моста нет, нет и сторожа, который дал бы сигнал об опасности. Поезд может обрушиться в реку в этой тьме.

Хромоножка знал все железнодорожные порядки. Когда отец бывал болен, он выходил на путь с флагом или с фонарём.

Поезд уже приближался. Сквозь вой бури Карл услыхал шум вагонов.

Тогда точно что-то толкнуло его, и он кинулся на дрезину, схватился за её рукоятки, упёрся в помост дрезины своими слабыми ногами и, чтобы сдвинуть дрезину, так напряг свои силы, что, кажется, жилы его готовы были порваться... и дрезина сдвинулась навстречу поезду.

Проехав немного, Хромоножка замахал флагом и фонарём и закричал надрывавшимся голосом:

— Мост провалился! Мост провалился!

Поезд шумно мчался. Сквозь туман блеснули зелёные фонари паровоза.

Хромоножка знал, что это шипящее чудовище может раздавить его, но надо было остановить поезд, и мальчик кричал и махал фонарём.

Поездной машинист не слышал за свистом ветра отчаянных криков мальчика. Он разглядел красный свет фонаря только тогда, когда поезд был уже совсем близко от дрезины. Машинист стал сдерживать ход и за несколько метров до пропасти успел остановить поезд.

Но мальчика с дрезиной поезд отбросил в сторону под откос, и когда Хромоножку нашли, тело его уже было без жизни.

Весть о чудесном избавлении пассажиров поезда от гибели быстро разнеслась по окрестности. На похороны мальчика собрался народ изо всех окрестных селений. Гроб, усыпанный цветами, несли до могилы ученики и ученицы соседних деревенских школ, меняясь со сторожами и рабочими железной дороги.

Когда священник прочёл молитву, вышел вперёд седой сельский учитель и сказал:

— Добрые люди, сердце радуется, что так много нас сошлось сюда. Значит, узнали все, какое святое дело совершил этот бедный малыш, поняли все, какая великая душа жила в его болезненном теле. И если вы, кто бы вы ни были, ребята или старики, в своей жизни сделаете хотя бы самое малое дело ради помощи погибающему, страждущему или несчастному, ваше доброе дело будет лучшей памятью этому мальчугану, который возлюбил своих братьев поистине больше себя и душу свою положил за них.

Сказав это, старик обратился к матери мальчика. Она была так убита, что не плакала даже.

— Не стану утешать тебя, добрая женщина. В горе твоём один помощник — Бог. Я только хочу сказать тебе, что ты не осталась сиротою. Муж твой погиб на посту, сын твой отдал себя в жертву любви, но у тебя осталось ещё большая семья. У всех нас ты найдёшь для себя тёплый угол и братскую ласку. Все мы должны позаботиться о том, чтобы ты никогда не нуждалась. И помни, что все наши заботы будут ничтожнейшей каплей той любви, которую мы чувствуем к тебе за то, что ты вырастила такого сына.

Старик со слезами на глазах подошёл к матери Хромоножки и обнял её, и из её глаз полились слезы, облегчившие исстрадавшееся её сердце.

На сельском кладбище, где покоится прах Хромоножки, на простой серой каменной плите, положенной теми, чью жизнь он спас, высечена следующая надпись:

«Карл Опрингель, четырнадцати лет, умер смертью героя и мученика, спасая жизнь двумстам человек».

*Дрезиною называется железнодорожная тележка, которая двигается по рельсам вручную.

ГОРЕЦ ГАЛУБ И ЕГО СЫНОВЬЯ

Издавна на Кавказе жило много горских народов, жил среди них и этот народ. Хлеба они не сеяли, потому что на горах хлеб плохо родился, а с давних времён сходили с гор в долины, где люди жили хлебопашеством, уводили у них скот, забирали хлеб, часто и людей уводили с собой в неволю.

С малых лет приучался горец не бояться смерти: карабкался по горам, переплывал быстрые реки, выезживал диких „коней, высматривал добычу. Сам смерти не боялся, и другого убить ему было нипочём: за всякую обиду расправлялся, с ружьём и ножом и во время сна не расставался, с малых лет не знал ни жалости, ни пощады.

Был этот горский народ соседом и нам, русским, и с давних времён велась у нас с ним вражда. Много было крови пролито, много народу погублено. Нет у нас и теперь с ними настоящего братского мира, но нет уже и прежней вражды.

А в ту давнюю пору жил в горах богатый горец, Галуб. Много собрал он за свою долгую жизнь всякого добра: много было у него добрых коней, много дорогого оружия, много людей подневольных. Не промахивалась рука Галуба, не знала жалости к врагу душа его, не было такого дела опасного, которого бы боялся Галуб. Был он в большом почёте у горцев, знал его в горах и друг и недруг.

Семья у Галуба была небольшая — всего два сына: Селим и Тазит. Младший родился хворым, и отвёз его отец далеко в горы, к одному мудрому старику.

— Если сумеешь вылечить и выходить мне сына, научи его быть храбрым горцем и тогда приведи ко мне, — сказал Галуб старику, — ни в чём тебе не откажу.

Старший же сын, Селим, с малых лет не расставался с отцом. Как только научился он на лошади крепко сидеть, стал отец брать его с собой и на разбой и на битву.

Вышел сын весь в отца. Про Селима была уже в горах хорошая слава: затевалось ли опасное дело, Селима в коноводы выбирали, на игрищах молодежь ему первое место уступала, всякая девушка за Селима с радостью замуж пошла бы.

Молод ещё был Селим, а уж много людей ножом да пулей в разное время положил, сам же ещё ни разу ранен не был, а пришёл-таки и его черёд.

Собралась раз на праздник молодежь, заспорил Селим с одним горцем, а тот сказал ему сгоряча обидное слово. Не стерпел обиды Селим, выхватил нож и убил на месте обидчика. Пожалели об убитом горцы, но никто убийцу не осуждал: таков уж был издавна обычай у них — мстить за обиду смертью.

Родственники убитого должны были, по обычаю, мстить убийце. Был у убитого младший брат, и поклялся он отомстить за смерть брата. Подстерёг он Селима на крутой тропинке между высокими скалами, выстрелил и убил наповал.

Вышел Галуб навстречу, видит: добычу везут, пленных ведут, а потом, кого-то убитого везут. Остановились у двора Галуба, отдают ему сына. Не ожидал старик такого горя, зашатался, упал наземь.

Тут подходит к Галубу старик и говорит ему:

— Взял у тебя Бог одного сына, вот тебе другой, будет он тебе и помощником и утешением, — и подвёл к Галубу его младшего сына Тазита.

Обнял Галуб сына, наделил старика дорогими подарками и с честью проводил домой.

Стал Тазит жить у отца. Присматривается Галуб к нему, но никак не может понять его. Прошла уже неделя, другая, а он всё как чужой среди горцев. Как-то собрались молодые горцы в поход, позвали с собой и Тазита, — не пошёл Тазит с ними.

Вдруг пропал куда-то Тазит. Не было его дома три дня и три ночи. Потом пришёл, молчит. Спрашивает его отец:

— Где был?

- В горах,— отвечает Тазит.

— А что видал там?

— Проезжал по долине русский куцец с товаром. Что ж, была при нём стража?

— Нет, один он ехал.

— И ты не напал на него, не отбил у него товара? — спросил отец.

Опустил голову Тазит, ничего не ответил отцу.

Проходит неделя; видит отец, что Тазит опять оседлал любимого коня. Опять нет его дома три дня и три ночи. Вернулся. Спрашивает его отец:

— Где был?

— За Белой горой.

— Кого там видел?

— Я повстречал раба, что убежал от нас недавно.

— Нашёл? Привёл? Где он? — спрашивает отец. Молчит Тазит, в землю смотрит. Ничего не сказал старик сыну, нахмурился и отошёл от него.

Вот опять пропал Тазит. Три дня и три ночи пропадал. Вернулся усталый, бледный, а глаза у него как-то сыгранно горят... Посмотрел на него строго отец и спрашивает:

— Где был?

— К Кубани доезжал.

— Кого там видел?

— Того человека, что брата убил, — почти неслышно отвечал Тазит.

Задрожал старик, бросился к сыну и спрашивает:

— Привёз его голову? Давай! Ты ведь долга чести не забыл, заколол собаку? Ну, слава Богу, отомщён Селим!

А Тазит стоит перед Галубом бледнее смерти и с места не трогается, только прошептал:

— Не смог я на него руки поднять.

Отступил Галуб от сына, затрясся весь, глядит на него и слова проговорить не может; потом пришёл немного в себя и закричал:

— Не сын ты мне. Изменил ты нашей чести! Поди прочь.

Пошел Тазит от отца и не взял у него ни денег, ни коня, ни оружия.

Была у Тазита в селе невеста. Пришёл он к её отцу и говорит:

— Не смотри, что я беден теперь, я буду трудиться день и ночь, дом построю, хлеб засею, скотину разведу. Работы я не боюсь, твоя дочь за мной горя знать не будет. Только грабежом и разбоем душу свою губить не стану.

Старый горец выслушал его и печально сказал:

— Ступай от нас.

Ушёл Тазит, не видали его больше в селе, и не знали односельчане — нашёл ли он где-нибудь людей по себе...

БОСОЙ И БЕЗНОГИЙ

Усталый бедняк возвращался с работы и сел передохнуть напротив большого дома. Шёл он босиком и сильно натёр ноги. Поглядел он на дом и подумал: «Должно быть, богач хозяин, если такой дом построил».

К дому подъехала карета, запряжённая дорогими лошадьми. «Вишь, на каких лошадях разъезжает, и сапоги на нём верно хорошие, а я вот босой хожу, — подумал бедняк. — Бывает же людям счастье!»

Тут карета подъехала к самым дверям дома, выбежали слуги встречать хозяина. Подбежали, раскрыли дверцы кареты, вытащили хозяина и на руках понесли его в дом.

Бедняк посмотрел и ужаснулся: богач был безногим калекой.

СЛЕПАЯ ЛОШАДЬ

В одном городе жил купец. Как-то собрался он в другой город, чтобы получить там большие деньги. Была у купца любимая лошадь, на которой он всегда по делам ездил.

Получил купец деньги и поехал обратно домой. Случилось проезжать ему лесом; там и напали на него разбойники. Плохо пришлось бы купцу, да, спасибо, лошадь выручила. Вырвалась она от разбойников и поскакала с хозяином во весь опор домой. Пообещал хозяин на радостях, что никогда не забудет этой услуги: будет до самой своей смерти кормить и холить лошадь.

Хозяина лошадь спасла, да себя, видно, скорым бегом повредила. Стала она хромать, да ещё вдобавок ослепла.

Слепая и хромая лошадь была не нужна купцу, велел он сначала её поменьше кормить, а потом и малого корма пожалел, велел лошадь на улицу выгнать и ворота затворить.

Дело было зимой. Долго, опустив голову, стояла лошадь у ворот и ждала, что её обратно впустят. Настала ночь, лошадь продрогла, оголодала, а всё от ворот не отходила. Потом поняла, что ей тут ничего не дождаться, и побрела по улице. Слепая лошадь шла, вытянув шею, обнюхивала землю и стены и искала губами корма — травы или клочка сена. Только бедняжка ничего не находила — везде лежал снег. Так добрела она до площади, на которой стоял столб с колоколом.

В том городе с давних пор существовал такой обычай, что всякий, с кем случалась беда и кому нужна была помощь, приходил и звонил в колокол. На звон собирались на площади жители и старшины города и разбирали: в чём дело?

Лошадь добралась до столба, поймала зубами верёвку от колокола и стала от голода её жевать. Лошадь дёргала веревку, а колокол звонил. По всему городу пошёл громкий и протяжный звон. Пришли на площадь жители — и видят: стоит у столба лошадь и звонит в колокол. Кто-то из пришедших сказал:

— Это купца лошадь, видно, с ней беда случилась.

Послали городские старшины за хозяином. Пришёл купец на площадь. А на ней уже много народу собралось, чтобы своими глазами увидеть, как лошадь на хозяина жалуется.

Стыдно стало купцу за свой поступок, Поклонился он людям, собравшимся на площади по зову колокола, и повинился:

— Простите меня, люди добрые, обещал я кормить и холить лошадь, что спасла мне жизнь, а сам поступил с ней жестоко: слепую и хромую прогнал со двора на голодную смерть. Спасибо, что вразумила она меня.

Привёл купец лошадь к себе домой и стал заботиться о ней, как когда-то обещал.

А жители того города, чтобы все люди чаще вспоминали о том, что Бог велит и к животным быть милостивыми, вырезали на камне картину, как слепая лошадь звонит в колокол, а над картиной начертали слова Писания:

Праведный имеет сожаление к жизни скота своего, — сердце же нечестивых жестоко.

Стоит до сих пор на площади города этот камень — в поученье людям.

КУДЛАЙКА

У одного учёного человека была собака, небольшого роста и с очень умной мордочкой. Звали её Кудлайка. Она любила, чтобы с ней играли, и ласково тёрлась о ноги хозяина, когда тот гладил её волнистую шерсть.

Учёный был человек занятой и серьёзный, а потому не мог выучить Кудлайку ни служить, ни давать лапку. Впрочем, это не мешало Кудлайке любить своего хозяина и внимательно следить своими умными чёрными глазками за каждым его движением. Ничего Кудлайка не пропускал без внимания: телега ли проедет по улице, разносчик ли закричит под окном, — сейчас он наклонит морду набок и кожу на лбу соберёт в складки, как будто думает: что это за шум? Больше всего любил Кудлайка, когда хозяин его вставал из-за стола, потягивался, выпрямляя уставшую спину, и говорил: «Кудлайка, гулять!»

И тогда Кудлайка начинал прыгать, визжать, лаять и, как стрела, летел вниз по лестнице. Выбежав на улицу и сделав несколько прыжков, он вдруг становился степенной и благоразумной собакой и важно шёл впереди.

По утрам он обычно вместе с хозяином ходил в булочную за хлебом. Булочник, очень любивший собак, давал каждый раз Кудлайке два сухаря, и Кудлайка один сухарь съедал в булочной, а другой приносил домой, где, развалившись перед печкой, уничтожал его с большим удовольствием.

Раз как-то, идя в булочную, учёный увидал тощую собачонку, которая лежала, прижавшись к водосточной трубе. Она смотрела очень грустно и дрожала от холода.

По дороге в булочную Кудлайка лишь слегка покосился на собачонку, но когда шёл обратно, держа в зубах свой сухарь, вдруг остановился возле неё. Остановился и учёный посмотреть, что будет дальше Кудлайка постоял немного в раздумье и уже, было, продолжил свой путь, но вдруг резко обернулся, как будто на что-то решившись, подбежал к собачонке и осторожно положил перед ней сухарь.

Посмотрев на хозяина, Кудлайка вильнул хвостом, как бы приглашая его следовать за ним, и степенно зашагал домой.

Вдруг рядом с ними раздался детский голос:

— Барин добренький, подайте Христа ради. Учёный обернулся. Перед ним стоял мальчик лет десяти и протягивал руку за милостыней.

— Чем по улицам бегать да попрошайничать, шёл бы лучше в школу да учился, — заворчал учёный, — и хотел пойти дальше, но тут взгляд его упал на Кудлайку, который, обеспокоенный сердитым голосом хозяина, озабоченно глядел на него, наклонив набок свою умную мордочку.

Учёный остановился.

— Ты, верно, голоден? — спросил он мальчика и не дожидаясь ответа, торопливо продолжил: — Ну, пойдём с нами, не бойся, авось найдётся, чем тебя накормить.

И все трое весело зашагали к дому.

ДВА СОСЕДА

Жили рядом два крестьянина, оба семейные. У них было несколько детей-малолеток, которых они кормили трудами своих рук.

Один из соседей всё беспокоился в душе и думал: «Если я умру или слягу тяжело больной, что будет с моими женою и детьми?» Эта мысль не покидала его: она глодала его сердце, как червяк гложет яблоко, в котором сидит.

Случалось, что такие же думы приходили в голову и другому соседу, но он недолго позволял им владеть собой, потому что рассуждал так: «Бог знает нужду всякого Своего создания и позаботится о нём. Он позаботится и обо мне, и о моей жене, и о моих детях».

Этот сосед жил со спокойной душой, другой же не имел ни душевного мира, ни счастья.

Однажды этот печальный и унылый от своих вечных опасений, сосед пахал в поле и увидел, как в расположенный поблизости кустарник постоянно залетали и вылетали обратно две птички.

Крестьянин заинтересовался и подошёл к кустарнику, раздвинул его и обнаружил среди его ветвей два гнёздышка, одно неподалёку от другого. В каждом из гнёзд находилось несколько неоперившихся птенчиков, которые, должно быть, недавно вывелись. Обе матери неустанно трудились, принося корм для своих малюток.

Работая в поле, крестьянин время от времени останавливал свой взгляд на снующих взад-вперёд птичках. Вдруг он заметил, как на одну из птичек-матерей неожиданно с высоты упал коршун и унёс бедняжку в своих когтях. Сердце крестьянина исполнилось жалостью, и он подумал: «Погибла мать, пропадут и детки».

Крестьянин вернулся домой ещё печальнее, чем обычно. Воображение рисовало ему мрачные картины горькой участи его детей, которые могут вот так же — вдруг — оказаться в том же положении, что и птенцы, лишившиеся матери.

На следующий день крестьянин пришёл на свою пашню и, проходя мимо кустарника, подумал: «Бедные сироты, наверное, половины из них уже нет в живых». С этими мыслями он раздвинул ветви и увидел, что птенчики в обоих гнёздах живы и здоровы. «Кто же заботится о сиротах?» — удивился крестьянин и присел за куст, чтобы понаблюдать за птенцами.

Через некоторое время прилетела оставшаяся в живых птичка-мать с кормом в клюве и раздала его птенцам из своего и чужого гнезда. Она прилетала к гнёздам в два раза чаще, чтобы накормить вдвое больше птенцов. Крестьянин обрадовался, что сироты не были покинуты в своём несчастии, и работал целый день в радостном расположении души.

Вечером он рассказал об этом случае своему соседу, так же, как и он отцу большого семейства. Сосед воспринял как должное поведение оставшейся в живых птички и сказал:

— Так и должно быть, приятель. Так же, как и птиц небесных, Господь никогда не оставит нас — Своих созданий, Он вложил в душу человека братскую любовь. Наше дело веровать в Него и жить в этой любви. Если что-нибудь случится со мной, ты станешь отцом для моих детей, а если — с тобой, то я стану отцом для твоих. Если же нам обоим не суждено дождаться, пока наши дети вырастут, отцом для них всегда будет Отец наш Небесный, Который велит нам всегда сохранять мир душевный и во всех обстоятельствах жизни уповать на Его милосердие и помощь.

ЖАВОРОНОК

Однажды летом, рано утром, старик-крестьянин вышел со своим внуком в поле. Прохладный утренний ветерок играл в седых волосах старца и вздымал над волнующейся нивой целое облако цветочной пыльцы.

Старик сказал внуку:

— Смотри, как природа заботится о нашем благополучии! Тем же дыханием, каким она охлаждает наши щёки, она оплодотворяет поля, чтобы наполнить наши житницы. Я видел это уже восемьдесят раз, и всегда это радует меня. Возможно, я вижу это в последний раз, потому что достиг предела человеческой жизни.

Внук огорчился словам деда и с горячностью стал убеждать его так не думать. Дед ему на это спокойно заметил:

— К чему так огорчаться? Прошёл мой день и настал вечер. А чтобы дождаться нового утра, нужно, чтобы сперва прошла ночь.

— Ах, дедушка, — возразил на это внук, — как можешь ты спокойно говорить о том, что будет для нас таким горем?

Тогда старик сказал:

— Видишь ли ты жаворонка? Вот он, распевая, взвивается изо ржи. Недаром он так близок нам — крестьянам, ведь он — образ нашей жизни. Рождённый и выросший на лоне матери земли, он держится её борозд, питающих его. Там, среди зелёных стеблей, он строит гнездо и высиживает птенцов. Но вот он взвивается к небу — к свету, дающему рост стеблю, и к облакам, ниспосылающим дождь. С рассветом он уже парит в воздухе, приветствуя наступающее утро. Так и живёт он как бы двумя жизнями: одна — деятельная — проходит в тени питающих его борозд; другая же — в просторах высшего светлого мира. Но обе жизни тесно связаны между собой и вместе составляют одну! — Старик помолчал немного, а потом прибавил: — Борозда моя становится мне слишком трудна, так не печальтесь, когда придёт моё время устремиться к вечному свету, чтобы обрести нераздельную жизнь!

РАССКАЗ О МОРСКИХ ЛАСТОЧКАХ*

Один человек подстрелил морскую ласточку. Она упала в море с перебитым крылом и тщетно пыталась взлететь. Стрелок бросился в воду, чтобы не упустить своей добычи, но оказался свидетелем замечательного случая.

Другие ласточки подлетели к своей раненой подруге и окружили её. Две из них схватились клювами за её крылья и подняли из воды подстреленную птицу. Было видно, с каким трудом летели две ласточки, но не бросали подругу. Рядом с ними летели и остальные ласточки.

Через некоторое время первые ласточки устали и опустили раненую на воду. Тотчас её подхватили две другие ласточки, подняли из воды и понесли дальше.

Так пары ласточек менялись до тех пор, пока не принесли раненую подругу на большой камень, который выступал из воды и располагался довольно далеко от человека.

Стрелок побежал по берегу, стараясь приблизиться к камню, чтобы потом доплыть до него и забрать подстреленную птицу. Но опять налетела целая стая морских ласточек, и две из них снова подхватили раненую и понесли её дальше вдоль берега.

Человеку стало стыдно. «Казалось бы, неразумные создания — птицы, а как они привязаны друг к другу, как стараются помочь своей подруге, попавшей в беду. Неужели я, человек, должен препятствовать им исполнять их дело милосердия», — сказал он в душе своей и не стал больше догонять раненую морскую ласточку.

*Морская ласточка — птица, похожая на чайку; она обитает на берегу моря; ласточкою её называют потому, что он летает, как ласточка.

ПОВЕСТЬ О ЮНЫХ ХРИСТИАНКАХ

Неподалеку от нынешнего города Козельска, на крутой горе, стояли богатые хоромы. Кругом залегли тёмные леса да крутые овраги вперемешку с тучными пажитями и нивами, с большими сёлами и богатыми посадами. У подошвы горы протекала глубокая речка, которая несла свои воды в Оку, а в лесах блестели озёра.

Хоромы эти принадлежали князю Рославу. Ярко светились их окна в непроглядной тьме осенней ночи. Далеко разносились громкие песни храбрых витязей, звон серебряных чаш, гул голосов. Рослав пировал со своею дружиной.

Далеко за полночь пируют гости, расходиться не думают, песни поют, друг перед другом величаются, похваляются, кто может на лету попасть в самую малую пташку, кто умеет метать стрелы на всём скаку, кто не страшится выйти один на один на медведя, остановить буйного тура за рога, кто посадит с размаху вепря на рогатину.

— Нет, братья, всё это не диво, — сказал Рослав, — на то мы и витязи, чтобы стрелы метать да со зверьём управляться, а вот дочурка моя, дитя малое, скажу я вам, из лука стреляет не хуже доброго богатыря, с веслом управляется, как большая, на бегу всех перегонит, на самое высокое дерево взберётся, без седла на любом коне проскочит.

— Ой ли? — загудели гости. — Это твоей покойной Янушки дочка? Что же ты, хозяин, нам такое диво не покажешь? Потешь гостей, позови её, пусть споёт да спляшет!

— Не гожее дело, други. Дитя спит, что её сон тревожить! В другой раз...

— Другой раз долго ждать, — шумели гости. — Выспится после, веди её сюда... мы посмотрим... потешь, уважь нас...

— Быть по-вашему, пойду, разбужу и приведу... Гости притихли в ожидании.

На другой стороне терема узкая крутая лестница вела в светёлку, где под шёлковым пологом уютно, как птичка в гнёздышке, спала черноокая Галя с мамкой* своей Оксаной.

Тихо вошёл в светёлку Рослав, подошёл к пологу, отодвинул его бережно и с минуту любовался спящей девочкой.

— Жалко будить! — пробормотал он, нагнулся и провёл рукою по шелковистым кудрям.

— Галя, а Галя?..

Девочка полураскрыла глаза и обвила руками голову отца.

— Тятя, тятя, какой я сон видела!

— Встань, Галя, пойдём к гостям...

Девочка приподнялась на локте и широко открыла глаза.

— Куда пойдём? К каким гостям? Не хочу гостей...

— Глупенькая, тебя мои витязи видеть хотят, чтобы ты им твои песни спела, сплясала... Вставай скорей.

У Гали брови сдвинулись, сон прошёл, большие глаза сердито сверкнули...

— Не хочу гостей, не пойду, спать хочу.

— Ну, дочка, смотри, насильно неволить не стану... только... если ты этого для меня сделать не хочешь, не стоишь ты моей любви...

Девочка вскочила.

— Тятя, милый, и плясать и петь буду... Всё, что хочешь, только не смотри на меня так. Сейчас оденусь, добрый тятя...

Рослав, которого как огня боялись печенеги, Рослав, перед которым дрожали рабы и воины, в минуту смирил гнев, подхватил своё сокровище на могучие руки и принёс в гридню. Гусляр повёл по струнам, Галя тряхнула кудрями, подбоченилась и мерно, в такт, заходила по гридне белой лебёдушкой.

— Ай да Галя! Ай да молодец! — хвалили витязи, когда девочка, раскрасневшись, остановилась посреди пляски и бегом бросилась к отцу... застыдилась, спряталась в широких складках его богатого алого суконного мятеля.

— Ну-ка, Галя, — приказал ей отец, — полно прятаться, возьми-ка лук да пусти стрелу.

Девочка ловко натянула тетиву, прицелилась в глаз висевшей на стене головы оленя и спустила стрелу... Стрела засела в черневшемся отверстии.

— Ай да Галя! Вот так ловко, — слышалось отовсюду.

— Избалуете вы мне девочку, — проговорил Рослав с улыбкою. — Пора тебе спать, Галя.

Галя низко поклонилась витязям и при общих похвалах, румяная, как маков цвет, убежала в светёлку.

III

На другое утро Галя встала позже обыкновенного и вышла на крыльцо. Мамка её, старая Оксана, пошла за свежею водой к колодцу, служанки разбрелись, кто куда. Девочка стояла одна и лениво потягивалась.

— Что это мамка так долго? — проговорила она. — Не пойти ли в борок? Чай, грибов с утра много...

Галя быстро сбежала с крыльца и скрылась в ближнем борочке.

Как свежо, как зелено, сколько разных букашек! Галя быстро перепрыгивала с кочки на кочку. На ходу затянула лихую песенку... там гриб подхватила, тут ягоду сорвала — раздолье! А вот за ручьём настоящий старый бор — там темно, густо, жутко! Не велела мамка туда ходить: там зверьё, говорит, оборотни, русалки — как бы посмотреть на них хотелось бы!

— Не велела мамка, не велела, — повторяла Галя в раздумье, а потом вдруг решилась: — А я всё-таки пойду... — и быстро перескочила через ручей.

— Хватится меня старая, ну, поищет часок, не беда, я ведь скоро, только чуточку пройду, погляжу, что там за этой тропочкой.

Хорошо показалось ей в тёмном лесу: большие толстые деревья; двум человекам не обхватить, мох мягкий, сочный, кустарник такой, что едва пробраться, а то и любо — пробираться сквозь чащу.

— Сейчас вернусь, только одним глазком взгляну, что там дальше...

Но дальше всё то же: столетние деревья, сочный мох...

— Пора и домой, — решила Галя.

Долго пробиралась она и вправо, и влево, и прямо, но всё нет ручейка, пропала и тропинка.

«Заблудилась! — подумала она и присела. — Куда идти? Дома, наверное, хватились. Тятя уехал, а то бы он меня живо разыскал».

Галя опять побродила взад и вперёд — ничего, кроме чащи.

«Вдруг из-за дерева медведь выскочит, или тур, или вепрь», — думалось ей, и она озиралась, но в лесу было тихо, только листья шумели, да копошились во мху

букашки..

Пошла она дальше и на этот раз вышла на широкую полянку. Под деревом сидела девочка лет десяти, бледная, с голубыми глазами. Она заплетала длинные густые волосы в косу, а на коленях у неё лежал венок из лесных цветов.

«Русалка», — подумала Галя и остановилась в испуге, но бледная девочка испугалась не меньше её: она бросила венок, вскочила и побежала.

Испуг Гали мигом прошёл. «Какая же это русалка, если бежит от меня?» — подумала она и закричала:

— Эй, девочка, куда ты? Погоди... Девочка приостановилась.

— Я заблудилась, покажи мне дорогу, — проговорила Галя.

— Как же ты заблудилась? — спросила девочка.

Да я никогда не была в этом лесу: мамка мне не велит сюда ходить, но сегодня мне так сильно захотелось пойти, что я и пошла.

Девочка сбоку взглянула на Галю.

— Захотелось? Разве ты не любишь свою мамку? Ведь она тебя ищет...

Гале стало стыдно: она опустила голову и промолчала.

Минут через десять они вышли на другую поляну, где стояла землянка из ветвей и моха. Они вошли. Навстречу им поднялся высокий седой старик с длинной бородою.

— Отец, она заблудилась, я её и привела, — сказала девочка.

Старик пытливо посмотрел на гостью.

— Откуда ты, дитя? — ласково спросил он.

— Я из терема, — отвечала Галя.

— Кто же твои родные?

— Отец мой Рослав, он князь, его все знают.

Старик некоторое время молчал, потом спросил:

— Как же ты попала к нам в лес? Галя рассказала.;

— Придётся тебе, пожалуй, у нас заночевать, — гроза собирается. Есть хочешь? Аннушка, дай ей чего-нибудь.

Маленькая хозяйка принесла мёду, ломоть хлеба, квасу, луку. Галя принялась есть. Гроза прошла стороною, и старик вышел проводить Галю. Аннушка пошла с ними.

— Послушай, — сказал старик Гале, — ты попала , к нам нежданно-негаданно. Не говори же никому про нас, не то ты нас сгубишь...

Гале стало страшно.

— Отчего ты, дедушка, людей боишься? Ты колдун? кудесник?

— Нет, дитя, я христианин, -— отвечал он, грустно улыбаясь, — если кто-либо узнает обо мне, меня затравят, как дикого зверя.

— Христианин, — в раздумье повторила Галя, — ты — грек?

— Нет, я здешний, но жил в Греции и по-гречески разумею.

— Расскажи, дедушка, что это значит — христианин?

— Долго рассказывать, девочка, да ты и не поймёшь.

— Пойму, дедушка, всё пойму... Позволь мне опять к тебе придти, я теперь дорогу замечу...

— Полно, зачем тебе сюда бегать? Сгубишь нас...

— Нет, дедушка, я тихонько прибегу, я никому не скажу... Ты мне расскажешь тогда, да, дедушка?

Старик ничего не ответил и быстрее зашагал по тропинке.

— Вот твой ручеёк, теперь ты дома, прощай, — сказал старик и скрылся в чаще с Аннушкой.

Дома Галю искали, бегали, голосили. Она сказала, что заблудилась в лесу, а про старика с дочерью промолчала.

Прошёл день. Не сидится Гале в светёлке, не играется в игры с девушками, не тешат её ни голубки-воркуночки, ни любимый сокол Мохнач, — тянет её в лес, к христианам: к ласковой, тихой Аннушке и доброму старику.

Выдался жаркий денёк. Улёгся холодный ветер, и повеяло поздним сентябрьским летом.

Галя встала чуть свет и решила, что проберётся, наконец, в лес. В полдень мамка Оксана вздремнула. Галя разослала своих рабынь — ту за ягодами, ту за грибами, ту рыбу удить, а то и просто гулять, и пошла на задворок, где была конюшня.

— Эй, Дальма, Дальмашка, — ау! — крикнула она. Из-за конюшни показалась смуглая девочка.

— Скажи отцу, чтоб оседлал мне Ястреба, да поживее!

Дальма скрылась в конюшне.

Вышел угрюмый хазарин, раб Хотли, отец Дальмы. Он исподлобья глянул на Галю и лениво пошёл за конём на луг. Гале показалось очень долго его ждать, она два раза нетерпеливо топнула ножкой.

Но вот, наконец, Ястреб осёдлан. Легко вскочила Галя на ковровое седло, передёрнула уздечку и на ходу крикнула Дальме:

— Как мамка проснётся, скажи, что я уехала кататься, часа через три вернусь!

Поскакала Галя через луга и поля к лесу. Вот и борочек, вот и ручеёк, — конь легко перескочил через него, и Галя очутилась в чаще. Там она соскочила с коня, запутала повод за дерево и пошла по тропинке. Зорко присматривалась она к заметкам, двигалась медленно, чтобы не заблудиться...

Наконец дошла она до поляны, где стояла знакомая землянка. Отворила Аннушка, больше в избушке никого не было.

Аннушка с удивлением смотрела на Галю, но, видимо, была ей рада.

— Мёду хочешь? — спросила она и закопошилась в поставце.

Они присели за соты и разговорились.

— Как же вы так живёте и людей не видите? Тебе разве не скучно?

— Скучно? Как это?

— Ну, вот, одной-то всё время быть, с отцом только?

Что же ты делаешь?

— Что делаю? Работаю, учусь...

— Работаешь?

— В избе прибираю, стряпаю, за пчёлами хожу — отец на продажу в город мёд возит...

— Ну, а учишься? Как это так?

— Читаю, пишу, счёту учусь... I

— Читаешь? Пишешь? Ты? Девочка? Да этого и мой отец не умеет...

— А мой отец знает по-гречески и меня учит, мы вместе каждый вечер читаем Святое Писание.

Галя всё больше дивилась.

— Что же это такое?

— Ах, Галя, это так хорошо; там всё про Бога написано...

— Про Бога? Про какого Бога?

— Про нашего Бога, Который там, высоко в небе... — и Аннушка подняла палец кверху. — Ваши идолы — не боги, а куклы деревянные, они ничего не могут, а наш Бог один и Он всё может... — У Аннушки разгорелось лицо и блестели глаза.

— Как идолы не боги? И Перун не бог, и Велес не бог? Кто тебе сказал?

— Тятя сказал, да и в книгах написано, правда это... я этому верю, это так... — запиналась Аннушка.

Галя силилась что-то сообразить, молчала-молчала и... разразилась слезами:

— Неправда, неправда! Не хочу я вашего Бога, ты всё морочишь меня...

Она вскочила, бросила соты, выбежала из избушки и бегом пустилась домой.

Аннушка осталась в изумлении и долго стояла в раздумье на пороге...

С тех пор прошло четыре лета.

Весна стояла ранняя, реки разлились, дожди шли чуть не каждый день.

По широкому озеру плавно плыла лодка. Высокая девушка с открытым смелым взглядом больших черных глаз ловко управлялась с веслом — она поворачивала и вправо и влево, скользила между камышами и отмелями. Вокруг озера росли столетние деревья, место было глухое, дикое.

Девушка гребла быстро, видимо, торопилась, завернула за выдавшийся мысок, остановила у берега лодку, сложила вёсла и ждала.

Скоро между деревьями послышался треск, ветви раздвинулись, и другая девушка, невысокая, худенькая, бледная, выглянула из-за зелени.

— Галя, ты здесь? — робко спросила она и шагнула в лодку.

— Здравствуй, Аннушка... Они обнялись.

— Что тебя так долго не видать? Я по тебе стосковалась, дождь льёт целые дни, на душе невесело. Обрадовалась, как твой Мохнач с весточкой прилетел. Пойдём к нам.

- Нет, постой, мне надо с тобой наедине поговорить, — остановила её Галя. — Скоро у нас, ты знаешь, Авсень будут праздновать. Как же мне быть? Грех мне теперь идолам кланяться? Аннушка, что же ты молчишь?

Аннушка сидела, понурив голову.

— Ох, Галя, уж и не знаю... Спроси у моего отца.

— Нет, ты мне скажи, я от тебя хочу слышать: ведь коли я христианка, крещена и молюсь единому Богу, грех мне перед идолами плясать, венки завивать, мару сжигать, песни петь? Нет, ты мне не говори, я сама знаю, что грех, и, слышишь, Аннушка, — не буду, на этот раз ни за что не буду, пусть они меня хоть убьют, хоть сожгут, я отцу своему скажу, нет у меня больше сил таиться... — и Галя зарыдала.

Аннушка испуганно обняла её.

— Полно, голубка моя, перестань, помолись, это пройдёт. Я знаю, что грех, да ведь страшно... Ну, как ты отцу твоему скажешь?

— И скажу, что же? Всё лучше, чем молчать да таиться... Аннушка, родная моя, обними меня крепко, может, мы в последний раз свиделись...

— Ох, Галя, страшно, помолимся вместе... Девушки вышли на берег, опустились на колени и долго жарко молились, потом ещё раз обнялись и простились.

В кустах что-то хрустнуло, обе они встрепенулись, прислушались, — тихо...

— Ветер, видно, либо хорь... — прошептала Галя и побежала к лодке.

Она медленно, в задумчивости, плыла по озеру, и в голове её проносились воспоминания: вот уже скоро три года, как она христианка. Многому научилась она в лесной убогой хижине: пламенно любит Христа Спасителя, предана Его учению; горячо привязалась она за это время и к старому Андрею и к Аннушке — они открыли перед ней свет истины, добра, веры... А отец? Она и отца любит, только всё-таки не променяет своей веры на любовь отца, — лучше смерть...

Вечером Рослав вошёл в светёлку Гали. Она сидела за вышиваньем.

— Брось, Галя, поди в гридню, выбери себе у приезжего грека наволоку поцветней, — я хочу, чтобы дочка моя была всех краше в хороводе.

Галя низко нагнулась над шитьём.

— Не нужно мне, тятя, обнов, — тихо прошептала она, — я не пойду в хоровод...

— В хоровод не пойдёшь? Обнов не нужно? Ты разнемоглась, дитятко? — Он поднял её лицо за подбородок и озабоченно глянул ей в глаза.

Галя опустила глаза и продолжала шить.

— Нет, тятя, я здорова...

— Так что же с тобою? Что ты такая невесёлая? Галя, родная, скажи отцу, не потай. Может быть, обидел тебя кто или не угодил чем?

Галя помолчала, потом быстро отбросила шитьё и с рыданьем бросилась к отцу.

— Тятя, тятя, не потаю, скажу: душа моя истомилась, не могу больше...

— Скажи же, голубка, что за горе у тебя?

— Не горе у меня, тятя, уж очень тяжко мне скрываться от тебя... Тятя, дорогой мой, не сердись на меня, не могу я молиться идолам, — я христианка...

Казалось, что если бы на Галю свалились камни и задавили её на глазах Рослава, — это не поразило бы его так, как её слова...

— Тятя, тятя, что же ты молчишь? Скажи мне хоть слово, скажи, что ты меня любишь,— говорила Галя и пробовала обнять его.

Тяжело опустилась на неё рука отца, он схватил её за плечо и отбросил.

— Прочь, прочь от меня! Не смей и думать о других богах, кроме тех, которым молились твои деды и прадеды! Запру тебя в терем, заморю голодом, а посмеяться над собою не позволю.

И он тяжёлою поступью вышел из светлицы.

Галя весь день молилась, плакала, но к вечеру затихла, на что-то решилась и легла спать.

Старая Оксана ходила за нею, как тень, покачивала укоризненно головой, украдкой читала заговоры, спрыснула даже её на ночь водою с уголька, поставила ей под кровать кузовок с отворотными травами и уселась в уголку. Она взглядывала по временам за откинутый полог, но Галя лежала неподвижно, с закрытыми глазами.

Вдруг скрипнула дверь. Рослав бережно, на цыпочках, вошёл в светёлку и подошёл к кровати. Он нагнулся над спящею дочерью и долго, с любовью, смотрел на неё.

Оксана на цыпочках подошла к нему и проговорила вполголоса:

— Не вели казнить, вели слово молвить, княже.

— Говори, старая.

— Я уследила, кто нашу голубку испортил... Рука Рослава сжала рукоять меча. Галя невольно

похолодела — она не спала и всё слышала.

— Говори, говори скорее.

— Сегодня утром... в лодке... в большом лесу... наша Галя виделась с девушкой, что в лесу живёт... старик там есть... уговорились, чтоб нашей-то хоровод не водить... я прокралась... уследила... старика видела и место знаю...

Рослав помолчал. Слышно было Гале, как он тяжело дышал. «Быть грозе», — думалось ей.

— Ну, ложись спать, старая, да молчи, не то... Рослав вышел на лестницу и громко приказал ожидавшему его отроку:

— Чтоб сию минуту явились ко мне Лют и Нырок... С рассветом в путь!

Галя задрожала: Лют и Нырок были сокольничие отца и притом самые свирепые... «Что он затевает?» — раздумывала она, выжидая, чтобы заснула Оксана.

А Оксана, как нарочно, не спала: ворочалась, кряхтела, вставала, подходила укрывать дрожавшую Галю. Наконец она захрапела.

— Теперь пора! — сказала себе девушка и встала. Мысли у неё в голове путались.

— С рассветом... Что делать? что делать? На дворе половодье, дождь, ветер... Но надо, надо... сестрица названная, дедушка, родные мои, милые, если бы вы только знали беду! Боже, подкрепи меня, дай мне силы спасти их. Ты ведь всё можешь.

Она наскоро оделась, прокралась как тень на задворки. Псы, было, залаяли, но узнали её, завизжали, лизнули ей руки и отошли. Выл ветер, моросил дождь, ноги тонули в грязи...

У заднего крыльца стояли три оседланных коня. Конюх, должно быть, ушёл в подклеть.

«Вот бы на коне теперь! — подумала Галя. — Можно до озера доскакать, а там в ладье! А хватятся? Ну, да всё одно, хватятся, будь что будет!..»

Она быстро вскочила в седло, вонзила стремена в крутые бёдра коня — и перелетела через изгородь... Копыта мерно зашлёпали по жидкой грязи, в темноте замелькали знакомые пажити, избы, дорога...

VII

Когда Галя добралась до землянки, старик с дочерью ещё спали.

— Галя, голубка, в такую пору! — воскликнула Аннушка. — На тебе лица нет... Что случилось?

— Бегите, бегите скорее, — задыхаясь выговорила Галя, — спасайтесь, отец мой с людьми идёт сюда, моя мамка вас выследила. Скорее, скорее! — и она в изнеможении опустилась на лавку.

— А как же ты? — нерешительно прошептала Аннушка, она сразу всё поняла, и сердечко её сжалось от боли.

— Не думай обо мне, сестра моя, у тебя отец, его береги. Бегите, пока есть время...

— Беги с нами...

— Нет, дочь Рослава не побежит от гнева отцовского, лучше смерть...

Девушка выпрямилась, губы её сжались, глаза блеснули огнём.

В несколько минут собрались отец с дочерью. Старик благословил Галю, Аннушка повисла у неё на шее...

Галя торопила её:

— Аннушка, милая, родная, если меня любишь, спеши, не томи меня...

Она разняла её руки и передала Аннушку отцу. Вскоре оба скрылись в густой чаще.

Галя перекрестилась.

«А я? — подумалось ей невольно, — увижусь ли с ними? Нет, дни мои сочтены, а, может быть, и минуты».

Она села на лавку и стала ждать. Прошло часа два.

Но вот издалека донёсся топот... ближе, ближе... Послышался стук в дверь и мощный голос Рослава:

— Эй, отворяйте!

Вошёл Рослав, за ним Лют и Нырок, наконец, Оксана. Все остолбенели.

— Галя!.. Дочка! Что это значит? — прогремел Рослав, и брови его сдвинулись.

— Не сердись, отец, — твёрдо и ясно проговорила девушка, — ты волен сделать со мною, что хочешь, только я спасла своих друзей, и вам их теперь не догнать...Хочешь, казни меня, но душой и всеми помыслами я — христианка, и не волен ты в моей душе, хоть ты и отец мне...

— Спасибо, дочка, насмеялась ты над верой своих дедов и прадедов... не спросясь моей воли, убежала из терема, чтобы спасать моих ворогов, — неужто ещё мало сраму на мою седую голову? Не дочь ты мне отныне! Не хочу я видеть лица твоего постылого. Готовься к казни, а пока запру тебя в терем...

Похолодела Галя, в глазах затуманилось. Оксана подхватила свою ненаглядную питомицу и вместе с сокольничими вынесла её из землянки.

VIII

Горько заливалась слезами старая Оксана, лёжа на своём сеннике.

— Полно, не плачь, всё равно, не ты, другие бы отцу; сказали, не утаиться бы мне от его гнева, — говорила ей Галя.

— Светик ты мой ненаглядный, сердце ты моё золотое, думала я лучше сделать, не чуяло моё сердце, что отец твой, как зверь лютый, родного детища не пожалеет....

— Слушай, Оксана, до Авсеня всего два дня осталось, а там принесут меня в жертву... в последний раз исполни, о чём тебя попрошу.

— Проси, родная, всё для тебя сделаю ...

— Узнай, что с ними, успели ли укрыться, живы ли, да передай от меня последнюю весточку.

— Это вороги-то? колдуны-то? что приворожили тебя, сгубили моё дитя ненаглядное? Сгинь они, настигни их лютая смерть.

— Полно, не вороги они, не колдуны, они добрые люди. Коли любишь меня, не кляни их, вспомни, что последние дни мы с тобою вместе...

— Ин будь по-твоему, голубка моя; хоть и ненавистны они мне, а не могу я тебе не угодить. Разыщу их, постылых, разузнаю всё, что знать желаешь, передам от тебя весточку лиходеям этим...

Галя ожила и даже как будто повеселела. Она быстро оторвала кусок холста от рубахи и написала на нём несколько строк палочкою, которую обмакнула в склянку с тёмною жидкостью.

Чуть забрезжила первая заря, старая Оксана уже, как кошка, кралась по лесу, осматривала тропинки, оглядывала деревья, — она знала, что хотя во все стороны разосланы гонцы от князя искать христиан, ни один из них ещё не напал на их след.

Вдруг она сообразила что-то, круто повернула вправо и почти бегом пустилась через поляну, через болотные кочки, через ручей...

— И как это мне прежде в голову не пришло! — бормотала она на ходу. - На старости лет память отшибло...

В густой чаще за болотами высился ряд невысоких песчаных холмов, которые с одной стороны сходили в долину отлогими скатами, с другой — крутыми обрывами висели над пропастью, в которой шумел быстрый, глубокий ручей. Это был Дидов яр, заколдованное место, как говорили в народе, жильё русалок и леших. В самой средине Дидова яра виднелся узкий спуск. Оксана смело поползла по этому спуску, цепляясь за стволы и корни. Внизу она осмотрелась, приметила на сырой глине следы, нагнулась, с минуту разглядывая их, потом быстро пошла в ту сторону, куда они вели. Через полчаса она уже стояла у низенькой пещерки. Вход искусно скрывался за нависшим кустарником и мхом, но от зорких глаз Оксаны он не укрылся, и она ползком пролезла в узкое отверстие.

В маленькой, полутёмной келье, при тусклом свете лампады, сидели Андрей и Аннушка. Андрей нагнулся над книгой, Аннушка задумчиво смотрела на мерцавший огонёк.

Увидев Оксану, они вздрогнули.

— Не бойтесь — сказала она, — хотя и вороги вы нам, но не с местью пришла я к вам, а послала меня Галя, бедное моё дитятко! Вот и весточка от неё.

Аннушка жадно схватила лоскут, пробежала его глазами и вскрикнула.

— Отец, отец! Галю казнить хотят...

Старик Андрей вздрогнул. Молнией пронеслась в его голове мысль, что он будет повинен в её смерти, что не отстоял он Гали, убежал от опасности...

Он привстал и снова тяжело опустился на срубленную колоду, на которой сидел.

Расспросили Оксану, и она с неутешными слезами рассказала всё. Аннушка ещё больше побледнела, глаза её раскрылись, точно она видела перед собою что-то ужасное.

— Отец! Я не могу её так оставить, — сказала она тихо, но твёрдо, — благослови меня, отец, я пойду к ней и умру с нею...

Андрей хотел что-то сказать, но то, что он чувствовал, не укладывалось в слова, он молча стал на колени и начал горячо молиться.

Оксана забыла в эту минуту, что перед ней христиане, вороги, что она их только что кляла, она видела одно: эта бледная девушка идёт навстречу страшной опасности. Ей стало жаль её.

— Перестань, девушка, — сказала она Аннушке, — Зачем тебе идти на верную смерть? Вон у тебя отец есть, как его оставишь?

Аннушка вздохнула.

— Пусть казнят меня вместе с Галей, наша вера учит нас не страшиться смерти, а Гале со мною легче будет...

Оксана слушала её и дивилась.

— Старик, — сказала она Андрею, неужто пустишь ты её, неразумную, на верную смерть?

Андрей встал. Лицо его было печально и строго.

— Да, пущу, пусть делает, что ей сердце подскажет. Мы виновны, что не защитили Галю, убежали, себя пожалели, а о ней, нашей голубке, и не подумали. Иди дочь моя, Бог тебя да благословит!

Голос его дрогнул, он благословил Аннушку и долго молча держал её в своих объятиях.

— Прости, отец, — сказала девушка тихо.

— Иди, дитя! Видно, Бог хочет испытать нас, иди и прославь имя Его.

Оксана не выдержала:

— Где же это видано? Ведь не пожалеют они её, слышь ты, старик, уж коли Гали не пожалели.

— Велик Бог наш и силён! Если не захочет Он, ни волоса не упадёт с головы её. Если же суждено ей умереть — Его святая воля!

Ещё раз обнялись они, поклонилась дочь отцу до земли и вышла за Оксаною.

На широком княжьем дворе, несмотря на раннюю пору, все уже были на ногах: дородный сокольничий отдавал приказание отрокам, конюхи возились около коней, повара стучали в кухне, откуда-то доносились крики домашней птицы, которую, должно быть, резали к обеду...

Оксана с Аннушкой вошли в ворота.

— Чтой-то рано нынче все поднялись? Видно, на охоту собрался старик наш, — заметила Оксана.

Аннушка испуганно озиралась, она никогда ещё не видала столько народу...

Навстречу им попался какой то конюх.

— Куда это вы собрались? — спросила его Оксана мимоходом.

— На охоту, — лениво отвечал он, — после казни велено, чтоб все в сборе были.

Оксана остановилась на полпути и быстро повернулась к нему.

— Какой казни? Что ты говоришь?

— Как какой? Не знаешь, что ли? Твою княжну сегодня повезли... С час тому назад выехали...

Обе женщины вскрикнули.

— В какую сторону поехали? Где казнь? — поспешно допрашивала Оксана.

— У озера, под Перуновым дубом... Оксана и Аннушка бегом выбежали из ворот.

— Ох, горюшко моё! ох, лютое! — причитала, задыхаясь, Оксана. — Убьют мою голубку, убьют мою светлую, не видать мне её оченек ясных, не слыхать её голоса звонкого...

Аннушка бежала за нею и, крестясь, шептала молитву.

У большого Озера, того самого, у которого ещё так недавно виделись подруги, под развесистым столетним дубом, было приготовлено место для казни. Народу всё прибывало. На площадке под самым дубом стояла большая колода, и на ней лежал блестящий новый топор.

— Едут, едут, — пронеслось в толпе.

Издали послышались пение и конский топот. Впереди всех ехал князь, весь в белом, на белом коне, с серебряной сбруей; за ним несли на носилках Галю.

Она сидела в белой гладкой рубахе, печально склонив голову и шепча молитву. Сенные девушки пели, но их заунывная песня не ладилась, голоса часто перерывались сдержанными рыданиями: Галю все любили, она умела всякого обласкать.

Грозно сжатые брови Рослава, его громовый голос, когда он прокричал толпе: «Раздвинься!», навели на всех ужас. Толпа отхлынула, Галю спустили с носилок, она прислонилась к дубу.

— Великий Перун! — начал Рослав, и его голос мощно раздался под густою листвою. — Великий Перун! Тебе приношу я эту кровавую жертву! Очисти меня и семью мою, моих родичей и друзей от позора и бесчестия, от поругания и посмеяния... Месть и проклятие на тех, кто отнял у меня мою дочь, да разразятся над ними громы и молнии, да не скроются они от твоего гнева.

— Дочь моя! — обратился Рослав к Гале. — Отрекись от своего безумия... — Голос его задрожал: — Вспомни, что ты одна у меня... неужто в тебе сердце окаменело?..

— Отец, дорогой, я ведь люблю тебя!

— Так отрекись!

— Нет, отец, не могу. Кто раз познал свет, разве может от него отречься? — сказала девушка.

Рослав выпрямился, сверкнул очами и подал знак отрокам. Галю схватили за руки. Князь взял топор и засучил рукава своей широкой одежды...

Всё замерло...

Вдруг пронёсся отчаянный крик, и две женщины, задыхающиеся и растерянные, пробились сквозь толпу к месту казни... Все зашумели. Рослав остановился. Оксана и Аннушка бросились к Гале. Отроки невольно отступили.

— Галя, голубка дорогая, ты жива! — радостно шептала Аннушка.

Рослав строго обратился к мамке:

— Оксана, это ещё что?

Старая Оксана не успела ответить, её опередила Аннушка. Она оставила Галю, выпрямилась, бесстрашно оглянула толпу, подошла к князю и твёрдо проговорила:

— Князь, я та христианка, что учила её нашей вере. Казни меня, если тебе так нужна христианская кровь, а её не губи. Ты видишь, князь, я сама пришла к тебе, я не боюсь смерти, я прошу тебя об одной милости — не губи своей дочери.

Тихий, ласковый голос Аннушки, её бледное полудетское личико, большие голубые глаза так подействовали на Рослава, что он невольно опустил голову. Что-то далёкое, прошлое, откликнулось ему в этом тихом молящем ребёнке: не то баюканье любящей матери, не то голос давно умершей любимой жены. Оттаяло его сердце, опустилась голова на могучую грудь, дрогнула рука... и опустился топор.

В эту минуту Галя оправилась от потрясения, и её большие чёрные глаза с удивлением, почти с ужасом остановились на Аннушке.

— Аннушка, почто ты себя губишь? Что скажет твой отец?

— Отец мой благословил меня, Галя, он знает, что я пошла умирать за нашу веру, во славу Бога Истинного.

Рослав отвернулся. Он думал: «Где-то там, в лесу, другой отец благословил свою дочь на смерть, и вот она сама пришла и просит казнить её, помиловать Галю, сама хочет умереть за свою веру. А я?..».

— Витязи храбрые, — обратился он к своей дружине, — люди добрые, что скажете? Какой совет дадите? Не приложу ума, знать, от старости разум затуманило...

— Помилуй их! — вырвалось из толпы, как из одной груди. — Помилуй, князь, не казни!

Постоял князь в раздумье, махнул рукой.

— Пусть живут! — молвил он, далеко отбросил от себя топор, вскочил на коня и стремглав поскакал прочь от развесистого дуба.

*********************************************

С тех пор прошло много лет. Рослав и его дочь давно уже покоились в земле: над князем высился курган, над Галею — крест.

В народе долго жила память о доброй княжне Гале и её верной подруге Аннушке, которые посвятили себя заботам о сирых и слабых, о бедных и убогих...

*Мамка — няня

<<<НАЗАД